был виден весь Астрабадский залив и все прибрежье, а на юге вырисовывалась белой папахой гора Демавенд. Йигиты на дороге заметили свежие следы конского помета, отпечатки копыт — это Назар-Мерген провел здесь совсем недавно свое войско.
Поразмыслив, Кият-хан пришел к выводу, что предатель и триста его всадников направились в Эшреф или в Сари: в одном из этих городов скрывался со своим ополчением Мехти-Кули-хан. Кият-хан понимал, что руководило гургенским ханом. Он спешил бросить к ногам астрабадского хакима голову Джадукяра и получить щедрое вознаграждение.
Эшреф лежал левее, на склоне гор. Виднелись дворики в оранжевых садах — подступившая зима еще не смела с деревьев листву. Кият-хан направил свои сотни на этот город. Туркмены ворвались в него так же неожиданно, как ветер налетает с моря. Пронесшись по улицам вдоль речки Ша-Киля, у берега которой стояли небольшие, крытые папоротником дома, сотни с гиканьем, размахивая саблями, выскочили к древним шахским садам. Распахнув ворота, над которыми красовался герб Льва и Солнца, всадники ринулись ко дворцу беглер-бега.
В шахских садах оказался только небольшой отряд персиян, несших охрану и сохранявших порядок в замке. Встретив туркмен пальбой ив окон и из-за колони, персы явно недооценили силы противника. Не прошло и часа, как все они были порублены, и только несколько человек, оставшихся в живых, стояли на коленях, положив руки на голову. В живых остался и беглер-бег Эшрефа, пребывавший в замке.
— Где Мехти-Кули? — спокойно спросил у него Кият-хан и велел встать на ноги.
— Он в Сари,— залепетал быстро смертельно напуганный беглер-бег.— Он останавливался здесь только для того, чтобы отдохнуть, и уехал дальше.
Кият-хан спросил, не приходило ли сюда на рассвете другое войско туркмен. Перс замотал головой: нет, до этой минуты в благородном Эшрефе все было спокойно.
В двух верстах над Эшрефом ослепительно сиял на вершине старинный замок Шах-Аббаса, Сефи- Абад. Туда вилась крутая дорога, обсаженная по бокам самшитом к кипарисами.
Кият-хан давно слышал о сказочной красоте этого дворца, но сейчас он его интересовал не как величайшее творение зодчества. Он думал — не укрылся ли там хаким со своим войском? Хан взял с собой тысячу всадников, остальных оставил в шахских садах, и направился в гору к Сефи-Абаду. Вскоре они приблизились к замку и увидели настежь открытые ворота. Дворцовая челядь — человек сорок — стояла на коленях у ворот, сложив на груди ладони. Кият милостиво велел встать и уйти с дороги. Он спросил, есть ли кто-нибудь еще в Сефи-Абаде, и, услышав отрицательный ответ, сказал, чтобы Якши-Мамед и Кеймир со своими йигитами обошли все комнаты и залы, а сам со свитой ханов стал осматривать замок снаружи, любуясь его несказанной красотой.
Весь дворец-сад состоял из множества павильонов, у каждого свои названия. Садовник, белобородый перс, охотно, но с некоторой дрожью в голосе сообщал названия павильонов: грот прохлады, палата совещаний, убежище наслаждений... Красота каждого Павильона соответствовала названию. В их архитектуре были смешаны азиатский и готический стили. Сады, расположенные на семя террасах, примыкали к обрывистым лесистым скалам. Искал, журча, вытекало множество родников. Они разветвлялись по двору величественной обители, вливаясь в зеркально-прозрачные водоемы. Вода, ниспадая с двух первых террас, проходила через главную дворцовую залу — Сорок колонн, и, низвергаясь оттуда в зеркальный хауз, вновь изливалась из него на другие террасы.
Внутри павильоны были украшены искусной живописью и позолотой. Амфоры с неизвестными растениями, хрустальные чаши, кубки — все это могло стать добычей кочевников, Кият-хан, однако, хорошо понимал, что это достояние всего мира, а не отдельного хана или шаха. Он строжайше запретил трогать в Сефи-Абаде что бы то ни было.
Вернувшись после тщательного осмотра внутренним покоев дворца, Якши-Мамед и Кеймир доложили, что не нашли ни одного человека. Кият-хан тотчас скомандовал в седло, и туркменская конница возвратилась кипарисовой аллеей в Эшреф.
В полночь войска выступили. Кият-хан оставил в городе две сотни джигитов с Якши-Мамедом. Напрасно сын просился, чтобы отец взял его дальше. Кият-хан понимал: чем дальше он забирается в глубь Персии, тем большая опасность нависает над ним. Якши-Мамед должен был охранять тыл армии, чтобы враг не налетел внезапно.
Дурды-сердар повел текинцев следом за гокленамн Алты-хана.
На рассвете войска ворвались в Сари. Шел мелкий вимний дождь. Под ногами чавкала грязь. Каджаров вереницей гнали на окраину, сажали в арбы или привязывали веревками к повозкам. Никто из туркменских военачальников, в том числе и Кият-хан, не был раньше в Сари, и, по сути, войско действовало вслепую. Пока рушились городские кварталы под всепожирающим огнем, астрабадский хаким успел выскочить за городские стены. Лишь когда развиднелось, туркмены узнали, что хаким с войском в поле, у дороги на Тегеран.
Выйдя из дымящегося города, Кият-хан начал преследование. Он понимал, что нельзя дать возможность ха киму закрепиться, иначе войско его обрастет, как дерево ветвями. Промчавшись без передышки семь фарсахов, туркмены влетели в брошенную персидскую деревушку, зстоялый двор, кавехана дома и улицы выглядели осиротело — ни одного жителя. Кият-хан распорядился, чтобы йигиты запаслись провизией и после непродолжительного отдыха двинулись дальше. Тысяча человек. Все хорошо вооружены и храбры, как львы. С ними можно разгромить любого врага. Кият-хан понимал, что основные войска персиян воюют у Аракса с русскими, здесь — в селах — сарбазов вовсе нет. Впереди лишь хаким Мехти-хан и назмие (Назмие — полиция, полицейские части) Тегерана. Даже шаха с его гвардией в столице нет: он стоит где-то в Хое или Ардебиле. Еще двое суток воины провели в седле, останавливаясь на короткие передышки. На третий день прошли неподалеку от горы Демавенд и выскочили на шахские пастбища.
Кият-хан остановил войско — холодный страх закрался в сердце: впереди виднелась многотысячная конница. Первым догадался, откуда взялось так много лошадей, Махтум-Кули-хан. Приглядевшись, он облегченно вздохнул:
— Ва, аллах помиловал нас — это же шахские табуны!
— И верно — это же табуны! — подтвердил Кеймир. Кият-хан не сразу обрел спокойствие. До этого он вспотел от неожиданности и теперь снял тельпек и принялся вытирать им голову и лицо. Приободрившись, он спокойно распорядился:
— Возьмем весь табун. Пошли.
Туркмены рассыпались, окружая шахских коней. Постепенно суживая кольцо, они арканами, а некоторые просто голыми руками взяли по одной, две лошади каждый. Здесь же на шахских пастбищах раскинули свои шатры.
Ночь прошла в беспрерывных разговорах. Мехти-хана так и не удалось догнать. Пастухи, не успевшие угнать табун, сообщили Кият-хану, что астрабадский хаким с отрядом ушел в Тегеран. Нападать на персидскую столицу Кият не решался, но и уходить не хотел.
Еще два дня простояли туркмены лагерем под Тегераном. Отправленные к городу лазутчики, вернувшись, сообщили, что каджары в панике готовятся к обороне. На стенах выставлены пушки, ворота наглухо закрыты. Ходят слухи, что туркмены идут десятитысячным войском. Кият-хан, слушая йигитов, смеялся. Предчувствием радости наполнялось сердце.
Днем со стороны Сари на дороге показалась сотня всадников. Хан узнал — свои: в тельпеках, халатах и скачут по-родному — по-туркменски. Только непонятно, чего ради они скачут сюда, сломя голову. Кият-хан послал людей навстречу. Вскоре они вместе подъехали к лагерю с криками:
— Бушлук!
— Бушлук, Кият-ага!
Кият не мог понять, о каком подарке речь. Может, война закончилась... Русские победили!.. Но вот вырвался один вперед, и хан узнал своего слугу Атеке.
— Кият-ага, — сказал он, задыхаясь от радости. — Кият-ага, поздравляю тебя с сыном. Тувак послала меня.
Кият почувствовал, как задрожали у него губы, а на глаза стали наворачиваться слезы радости. Он закрыл лицо ладонями и так стоял долго: не мог сказать слова. Подавив, наконец, радость, встряхнул головой, обнял слугу и сказал:
— Выбирай, Атеке, самого лучшего коня. Шахские кони...
