хочет?»
— Поговорите с ним, Ибрагимов, — приказывает старший лейтенант. — Вы понимаете его язык?
— Понимаю, — отвечает Абдулла и обращается к мальчику.
Тот внимательно слушает, отрицательно трясет головой, выпаливает целую обойму наскакивающих друг на друга слов и начинает громко плакать.
— Что он говорит, Ибрагимов?
— Нога у него вроде сломана, товарищ старший лейтенант. Просит, чтобы мы его с собой не забирали. И еще... еще просит, чтобы мы его сильно не били.
— Ерунда какая!
— Так ему говорили. Сухой палкой, мол, бьют нарушителя до тех пор, пока палка не измочалится.
Старший лейтенант сердито смотрит на Абдуллу, у того на лице смущение: я здесь ни при чем, не я это выдумал.
— Объясните ему, Ибрагимов, что людей у нас никто и никогда не бьет. Потолковей объясните, с чувством, чтобы понял. Скажите, что вылечим ему ногу. Пусть не трясется.
Начальник заставы садится на валун, закуривает.
Абдулла подходит ближе к мальчику, который следит за ним глазами загнанного в угол звереныша. Худенькое тельце, едва прикрытое лохмотьями, сотрясает мелкая дрожь. Продолжая говорить, Абдулла присаживается на корточки, обламывает ветки шиповника — в них, как муха в паутине, запутался маленький нарушитель границы. Мальчик не протестует и только порой дергается от боли.
— Потерпи, потерпи, — ободряет его Абдулла, — ишь забрался в самую чащобу. Губы-то вон чернее земли и потрескались... Пить хочешь?
Мальчик жадно смотрит на протянутую флягу, делает глотательное движение и закрывает глаза.
— Сам отпей сначала, — советует подсевший рядом Игнатьев.
— Зачем?
— Отпей, отпей. Ему спокойнее будет. У него страхов сейчас полна голова, напичкали его за кордоном разными небылицами по самую макушку.
Абдулла демонстративно делает два звучных глотка и снова протягивает флягу. Мальчик пьет с жадностью, проливая на себя воду.
— Эх ты, бедолага, — бормочет старшина, — накормить бы тебя — ребра торчат, как у послевоенной коровы.
— Отпустите меня домой, господин! — просит мальчик. — Клянусь аллахом, я ни одной фисташки не взял у вас! Я не обманываю, я маме слово дал, что всегда по правде жить буду. Я только стоял под деревом и держал мешок господина. Клянусь аллахом, фисташки рвал только он. Совсем мало рвал! Отпустите!
Абдулла переводит. Игнатьев настораживается, как розыскная собака, взявшая след.
— Мешок господина? А ну, узнай, почему он отца господином называет! Неродной, что ли?
Мальчик объясняет Абдулле, что господин ни в каком родстве с ним не состоит. Просто приказал называть его отцом в случае, если задержат советские аскеры.
— Кто он такой, откуда родом? — через Абдуллу допытывается Игнатьев, уже смекнувший, что нарушитель вовсе не тот безобидный простачок, за которого он пытается себя выдать.
— Он просто господин, — отвечает мальчик. — Не знаю его рода. Он из города пришел, там живет, не у нас.
— Слышите, товарищ старший лейтенант, что малец говорит?— оборачивается старшина.
— Слышу.— Начальник заставы от окурка прикуривает новую сигарету.— Я в эту легенду с самого начала не верил: очень уж старательно у «сборщика фисташек» уши вымыты. Руки грязные, даже зубы вычернил, а уши чистые. Закругляйтесь, старшина, на заставе допрос продолжим.
— Зачем ты с чужим человеком пошел на такое дело? — спрашивает старшина у мальчика, пытаясь погладить его по голове. — Эх, шишку какую набил! Больно?
Мальчик уже освоился со своим положением, проникся доверием к пограничникам, которые не кричат на него, не замахиваются, и поэтому отвечает довольно охотно, что набил себе шишку на голове ночью, когда бежал. Споткнулся, ударился головой о камень, потерял сознание. Беспамятство перешло в сон. Очнулся, но уйти не смог, потому что очень сильно болела нога. Решил отлежаться до вечера и в темноте уползти на свою сторону.
— Почему ты все-таки пришел на нашу сторону с чужим человеком? — настаивает Игнатьев. — Это злой, нехороший человек. Почему ты согласился ему помогать?
— Нет! — возражает мальчик. — Злой наш заминдар — помещик, а господин из города добрый. Он дал мне во-от такой маленький стеклянный шарик и сказал: «Держи его во рту. Когда солдаты тебя сильно бить начнут, раскуси его и уснешь. Солдаты подумают, что ты умер, оставят тебя, а ты потихоньку убежишь». Только я потерял этот шарик. А может, проглотил незаметно и поэтому проспал до утра. А еще господин из города дал брату много денег — за такие деньги можно два мешка муки на зиму купить. А то зимой голодно очень, все время живот болит и кушать хочется, а заминдар маму бьет палкой, когда она приходит к нему миску муки в долг за брата попросить — брат чабаном у заминдара работает, бо-ольшую отару пасет...
Мальчик увлекся и не замечает, что слушает его один Абдулла. Старшина Игнатьев выбрался из овражка и на четвереньках пополз по траве, а начальник заставы и другой пограничник, Алексей, согнувшись, заинтересованно идут вслед за ним.
— Вот она! — На широкой ладони старшины поблескивает маленькая ампулка.
Начальник заставы осторожно берет ее двумя пальцами, смотрит на свет, щурясь и двигая бровями от напряжения.
— Она?
— Она,— подтверждает старшина. — Счастье мальчишки, что выронил.
— Я сперва подумал, что он камень ищет, руками по земле шарит, а потом догадался, когда услышал про сон. Ах сволочи, что делают, а, старшина? Ему что ребенок, что щенок бездомный. С такими поживешь по правде, разгонишься — добренькие господа из города!..
— Я задержусь? — говорит Игнатьев.
Начальник заставы молча кивает.
Через несколько минут он уводит наряд. Мальчик пристроился на спине у Абдуллы, доверчиво обхватив пограничника за шею тонкими и бескровными, как арбузные плети, руками.
Проводив их взглядом, Игнатьев возвращается к тому месту, где впервые был замечен нарушитель, идет по его следу, когда он бежал после оклика Абдуллы. Зоркие глаза пограничника обшаривают каждый кустик, каждый клочок земли. Но нет, кажется, «господин из города» при задержании не выбросил ничего, кроме старого мешка с тремя горстями фисташек. «Сразу можно было сообразить, — корит себя старшина.— Бедняк — тот спешит побольше набрать, с листьями рвет, с травой сгребает, а этот орех к ореху клал...»
Но на душе у Игнатьева спокойно. И, может быть, не столько потому, что прояснился истинный облик нарушителя, сколько из-за этого замурзанного, тощенького, ледащего мальчонки, которого на заставе и отмоют, и накормят, и подлечат. «Одежонку бы ему какую справить, да на ноги что-нибудь, а то небось и зимой по снегу босиком шастает», — думает Игнатьев, перебирая в памяти свое личное хозяйство и прикидывая, что оттуда подойдет для мальчика.
Уже совсем светло. Солнце взблескивает и играет на верхушках деревьев. По ту сторону границы сердито лают собаки, обреченно и уныло кричит ишак, доносятся невнятные человеческие голоса. А здесь — прохлада, и только птицы чирикают, поют, свистят на разные голоса. И сквозь птичью разноголосицу доходит до слуха старшины далекий и зовущий гул — вечный голос планеты, летящей в пространстве, таинственный и настойчивый зов к добру, тишине, миру. Игнатьев отчетливо слышит его, потому что уже третий год служит на границе, где особенно чуток и тревожен материнский голос Земли.
Перевод В. Курдицкого.
БАРС
