каким-то мотивам поддерживают их в этом заблуждении. Он также полагал, что часть обвинений можно объяснить местью или желанием доносителя подняться в глазах общины. В результате оба прелата настолько подружились, что, когда настала пора прощаться, епископ одолжил Саласару свой собственный палий из дамаста. Эту широкую белую ленту, знак папской власти, инквизитор надевал на себя в ходе каждого заседания на протяжении всей поездки.
Саласар велел Иньиго де Маэсту взять на себя наблюдение за окрестностями горы Хайскибель, поскольку где-то там наступающей ночью должен был состояться шабаш. Он выбрал именно этого юношу, поскольку тот был самым смелым и опытным следопытом из послушников и к тому же в последнее время он страдал бессонницей, а это позволяло надеяться, что ни одна из подробностей дикого разгула ведьм не ускользнет от его внимания.
Ближе к вечеру Иньиго покинул расположенный на высокой горе замок. Выйдя из ворот, он увидел внизу порт Пасахес и лодки, качавшиеся на волне неподалеку от входа в гавань, единственную улицу, которая спускалась через весь город к морю, разноцветные домики, приходскую церковь Иоанна Крестителя, где покоились нетленные мощи святой Фаустины. Иньиго перекрестился, вверяя себя покровительству этой святой, и отправился в путь. Тревога его росла по мере того, как таял свет меркнущего дня. Вскоре он уже шагал по едва различимой тропинке, которая вела в сказочный лес, где деревья поросли мхом, а грибы были величиной с человеческую голову. Именно там, в конце этой тропинки, судя по всему, этой ночью и должен был состояться шабаш. Определив на глаз наиболее подходящее место для ведовского сборища, он опустился в густую траву, прислонился спиной к сосне и приготовился ждать.
Меж тем раскаленный шар дневного светила начал уходить за тонкую нить морского горизонта, отчего на поверхности воды заплясали мириады солнечных бликов. Мало-помалу ярко-красный закат начал сменяться розовым, по мере того, как он бледнел и таял, на землю медленно опускались сумерки, постепенно перекрашивая все вокруг в синий цвет со всеми его оттенками и разновидностями.
Иньиго привык ходить по ночному лесу, однако от перспективы столкнуться с дьяволом, притаившимся за камнем или кустом, у него неприятно засосало под ложечкой. К счастью, ночь выдалась необычайно ясной, и вскоре дивная луна полновластной хозяйкой засияла на небосклоне, проложив от горизонта к берегу фосфоресцирующую дорожку прямо по морской глади. Внутреннее напряжение слегка спало. Теперь Иньиго мог насладиться великолепием ночи, безмолвие которой нарушали только стрекот цикад и редкое уханье совы. Ветер принес откуда-то издалека сильный запах соли и рыбы. И посреди всей этой благодати невозможно было себе представить, что сюда вот-вот явится свора одержимых, чтобы дикими криками нарушить эту гармонию неба, моря, леса и тишины.
Иньиго глубоко вздохнул, закрыл глаза, чтобы проникнуться божественным покоем этого мгновения, и тут его что-то насторожило. Вдруг все смолкло. Не стало слышно ни пения цикад, ни тоскливого крика совы. Тишина была бы оглушительной, если бы не его учащенное дыхание и громкий стук собственного сердца. Он не знал, сколько времени длилось это звенящее безмолвие, пока…
Пока ему не показалось, будто он слышит чьи-то размеренные шаги, сопровождаемые шорохом осенней листвы, и приглушенный крик осла, и поскрипывание сбруи. Иньиго вздрогнул, душа у него ушла в пятки. Он напряг зрение, ища глазами в лесной чаще место, откуда донесся шум. Неужели сейчас оттуда выскочит дьявол с рогами? И вдруг обнаружил, что ему нечего бояться. Он встал и медленно двинулся навстречу своей мечте.
Это была она, его голубой ангел. Совершенно обнаженная, она ехала верхом на серебристом скакуне, размерно покачиваясь в такт движениям удивительного животного. Сияние луны запуталось в ее распущенных волосах и окрасило кожу в серебристый цвет переливающейся ртути. Иньиго смотрел на нее, затаив дыхание, с комом в горле и тоской в груди, в то время как она приближалась, не сводя с него взгляда, не меняя выражения лица, все в той же изящной позе амазонки. Никогда в жизни Иньиго не видел ничего прекраснее. Когда всадница подъехала так близко, что можно было протянуть руку и погладить ее по колену, она спешилась легким, грациозным прыжком и замерла перед ним, спокойная, как необъятность ночи.
— Ты роса в садах мира, — прошептал юноша.
И тут Май ощутила глухой толчок в животе, словно эти слова отпустили какую-то внутреннюю пружину, которая до сего времени пребывала в бездействии. Она сомкнула веки и, откинув голову назад, нервно, прерывисто вдохнула. Ее трепетное возбуждение передалось Иньиго, словно лихорадка. Он задышал часто-часто, сердце у него почему-то испуганно сжалось, и горячая волна беспокойства прокатилась по всему телу послушника, охватывая все его существо. Май подошла к нему, сияя взором, так близко, что коснулась лбом его бровей. Не закрывая глаз, втянула раздвинутыми ноздрями аромат кипрского мыла, исходивший от его тела. Кончиком носа ласково потерлась о его переносицу, невесомо провела губами по щеке, медленно приближаясь к его по-юношески голому подбородку, прильнула губами к губам и жадно впилась ему в рот, получая от этого неизъяснимое удовольствие.
Иньиго боялся пошевельнуться, хотя внутри у него все дрожало, потому что Май продолжала исследовать своим горячим влажным язычком каждый выступ и впадинку его растерянного лица. Поднялась от подбородка к ямке над верхней губой, прошлось по горбинке носа, пока не достигла лба.
Здесь ангел остановился, чтобы через мгновение погрузить лицо в золото волос молодого послушника. А тот уже едва держался на ногах, охваченный непривычным трепетом, из-за которого у него подгибались в коленях ноги. Сладкая истома внизу живота отнимала у него все силы. Он прислонился к дереву, съехал по нему и повалился навзничь в густую траву. Отсюда ему хорошо была видна стоявшая над ним Май — ее стройное обнаженное тело отливало шелком цвета морской волны. Иньиго протянул руку и кончиками пальцев коснулся ее атласно-гладкой лодыжки. Затем его рука скользнула по голени вверх к еще более нежной коже на внутренней стороне колена. Иньиго закрыл глаза, потому что наслаждение, которое он испытывал от вида и осязания ангела, стало просто невыносимым.
Май опустилась рядом с ним на колени и позволила его рукам продолжить свои изыскания. Он понимала, что ему необходимо составить карту ее рельефов, прежде чем отважиться подняться по склонам, пересечь равнины и укрыться во влажном ущелье ее женственности.
Годы спустя, вспоминая эту волшебную встречу, Иньиго де Маэсту затруднялся сказать, кто из них двоих откинул его сутану, освободив его тело от земных оков, которые в тот момент казались ему совершенно лишними и нелепыми. Но он запомнил теплое дыхание на своем лице, приоткрытый рот и огромные немигающие очи ангела прямо над собой. Слившись в единое целое, они колыхались в ритме прибоя, который то укачивал его, то угрожал потопить, но одновременно каким-то непонятным образом позволял удерживаться на плаву. Он снова видел перед собой ее колеблющиеся, как две белые лилии на волнах, груди, изящные очертания ее трепетной осиной талии, на которые он возложил обе руки, и потерянное лицо ангела после последнего стона наслаждения, когда все кончилось.
— Никто мне не верил, — прошептал юноша, пока она отдыхала у него на груди. — Доминго говорил, что я тебя выдумал. Он не верил, что рядом со мной был ангел. Мой голубой ангел.
И вдруг она подняла голову, вопросительно глядя на него сквозь упавшие ей на глаза спутанные волосы. Иньиго впервые услышал звук ее птичьего голоска.
— Ты и вправду думаешь, будто я ангел? — разочарованно воскликнула она, словно удивляясь тому, что кто-то может утверждать обратное.
И тут очарование рухнуло, словно они очнулись от глубокого сна, длившегося сотни лет, и теперь им предстояло заново познать чуждый им мир. Оба настороженно смотрели друг на друга, ожидая слов утешения, но этого не произошло, потому что они были теми, кем были, и с этим ничего нельзя было поделать. Май почувствовала неимоверную тоску при виде того, как выражение нежности на лице ее возлюбленного уступает место отчаянию. Она не спускала с него глаз в надежде ошибиться. Не может быть, ведь она сама изготовила приворотное зелье, юноша обязательно должен был полюбить ее так же, как она его! Должен полюбить ее! Она обхватила лицо послушника обеими руками и наклонилась к нему, ища ответа в его глазах, но тот отвел взгляд в сторону.
— Скажи мне, что это не шабаш, что я не нахожусь под воздействием чар, что ты не суккуб.[15] — Иньиго испугался, вспомнив, почему и зачем он оказался здесь этой ночью.
Лицо его приняло умоляющее выражение, на глазах блеснули слезы. Послушник с опаской отстранил от себя Май, встал на ноги и повернулся к ней спиной. Она по-прежнему сидела на траве, обнаженная,
