И он прочитал им почти всё, что в письмах было, и рассказал почти все, что знал про эти письма: что напечатаны они на машинке («Это мы и сами догадались»,— сказал Серёга), и что на первом конверте почтовый штемпель был смазан, а на остальных нет («Покажи-ка»,— сказал Витя), и что опущены все они здесь, в городе, только в другом районе («Наверно, отца или маму просила опустить где-нибудь около их работы» — так решил Шура), и что, наконец, письма очень интересные... И он каждый раз ждёт нового письма и даже как-то лучше себя чувствует... Но об этом он не сказал, а тоже подумал.
— Да от кого ты их получаешь? — уже в пятый, наверно, раз спросили ребята.
— От одного человека,— сказал Шура.— Можете передать ему привет.
— Он у нас в классе? — спросил Женька.— Случайно, не ты, Серёга?
— Это не он, а она,— сказал Серёга.— Шурка ведь проговорился.
Все слышали.
— Ничего я не говорил,— сказал Шура. Он почувствовал, что покраснел, и стал спешно поправлять свои подушки.
— Наверно, Кира Васильевна, да? — предположил Витя.
Но Шура возмутился: в жизни бы она не догадалась такое написать!..
Нет, он пока не скажет кто. Это секрет. И вовсе не из их класса, почему они думают? Вон и штамп совеем другого района.
— Не хочешь, не говори, — сказал Серёга.— Может, ты и сам не знаешь?
Шура даже не стал отвечать на эти выпады. Он лишь снисходительно улыбнулся.
5
«Дорогой сэр!
Ну вот, наконец-то до меня дошли сведения (не слухи, нет!), что Вы стали куда веселей и что недуг всё быстрее покидает Ваше тело.
Я и не сомневался в этом, и каждый новый день лишь укреплял во мне надежду на Ваше скорое выздоровление и возможную нашу встречу. Кстати, будучи совершенно далёким от желания хоть сколько- нибудь умалить заслуги или усомниться в искусстве Вашего районного эскулапа, я тем не менее позволю себе затруднить Ваш слух рассказом о том, что услышал недавно от проезжего торговца-индуса. (Правда, Индию ещё у нас не открыли, но купцы оттуда всё равно заезжают: наверно, они просто не знают б этом.)
Оказывается, дорогой сэр, есть в этой неоткрытой стране такие люди, которые могут по сорок дней и сорок ночей не принимать ни воды, ни пищи, ввергая себя по собственному желанию в длительный сон, наподобие зимней спячки у медведей. А также умеют ступать по гвоздям и по раскалённому железу, нисколько не раня себя при этом и не обжигаясь. А ещё они пребывают по часу и больше под водой, и рассказчик сам видел, как укладывали их под деревянный помост, на который взгромождались затем два или три коня со всадниками — и все в тяжёлых доспехах и с полным вооружением.
Вы скажете: всё это бред больного воображения и организм человека не приспособлен самой природой... Умоляю, остановитесь, сэр! Вот здесь-то и кроется ошибка. Эти диковинные люди, следуя учению мудреца Патанджали, сумели доказать, и в первую очередь самим себе, что в человеке скрываются такие возможности, такие силы — физические и душевные,— о которых он и не подозревает...
Спросите, спросите же, сэр: «Ну, а как они достигают всего этого?» Я жду Вашего вопроса.
Люди эти с самого детства занимаются по особой системе, очень сложной, которую знают полностью только немногие. Но известно, говорил мне рассказчик, что очень важным считаются у них упражнения на дыхание. Ведь обыкновенный человек из того воздуха, что попадает к нему в лёгкие, использует лишь одну пятую часть (представляете, как мало, сэр?). А вот упражнения эти как раз и помогают тому, чтобы как можно больше воздуха омывало изнутри наше тело и чтобы человеку свободней дышалось. Дышать свободно! Разве не к этому стремится каждый?!
А когда мы с ним расставались, индийский купец научил меня на прощанье самому простому упражнению, которое ежедневно я теперь проделываю под знаменитым вековым дубом у себя в лесу и которое настоятельно рекомендую и Вам, сэр. Его можно выполнять лёжа. Для этого надо всего лишь на несколько минут отринуть от себя все мысли и заботы, закрыть глаза, отключиться душой и телом и свободно дышать... Так. Приготовились? Начинаем! Медленный вдох через нос, вдох, который ощущают сперва мышцы Вашего живота, сэр, а затем — всё выше, выше, до самого лба, до макушки! Хорошо!.. Так же следует делать и выдох. Вот и всё. Видите, как просто. Зато Ваш организм, дорогой сэр, не будет уже напоминать корабль во время штиля с одиноко торчащими мачтами, на которых почти не видно парусов, а станет похож на стремительное судно, несущееся с наполненными ветром, гордо выгнутыми парусами...»
Здесь Шура не выдержал, отложил письмо, закрыл глаза и постарался «отринуть от себя все мысли». И это у него почти получилось... Почти — потому что прогнать Машу он никак не мог. Её курносое лицо всё время торчало перед глазами, хоть они были плотно закрыты, губы её улыбались, а тонкий голос произносил: «Дорогой сэр!» И вместо того чтобы дышать особым способом и тем самым использовать не одну, а хотя бы две пятых поступающего к нему в лёгкие воздуха, вместо всего этого Шура начал вспоминать, где и о чём они в последнее время разговаривали с Машей; и ему почудилось, что он совершенно точно вспомнил, как в первой четверти, когда он толкнул её на лестнице, она крикнула: «Вы что, совсем одурели, дорогой сэр?»
6
Письма продолжали приходить, и читать их было всё интересней. Возможно, и не потому, что каждое из них сообщало о каких-то необыкновенных вещах, а просто Шуре казалось, что с любым новым письмом он ещё больше может узнать про Машу, ещё лучше познакомиться с ней, хотя она и продолжает упорно скрываться под именем Робин Гуда. Но всё равно за всем этим маскарадом Шура всё более ясно распознавал настоящую Машку — разве не была она умна или у неё остроумия мало, и разве не писала она сочинения лучше всех в классе, ну, может, после Серёги? А что касается всех этих рассуждений о доброте да о смелости и о прочем, то, конечно, не сама придумала, а взяла откуда-нибудь или отца своего попросила помочь. Он у неё, кажется, не то журналист, не то писатель какой-то: придумает что хочешь. А уж пишущая машинка определённо под рукой...
Когда пришло пятое письмо, Шура подумал, что, может быть, хватит таиться — вот он возьмёт да сам напишет ей и подпишется: Ричард Львиное Сердце. Или — Братец Тук. А ещё лучше позвонит. Нет, не сейчас, а после шестого письма. Как получит, так в тот же день и позвонит. Или в крайнем случае, на следующий день. Да, решено, так он и сделает. Позвонит и скажет: «Алё, попросите, пожалуйста, Робин Гуда к телефону!» А может, «Робин Гудшу» — так смешней... Если, конечно, она сама возьмёт трубку. И потом еще так скажет: «Дорогой сэр, вас беспокоит тут один англосакс. Шура его зовут. Он хочет вам сказать, что ему было очень интересно и приятно, честное слово... Да, в общем, мировые письма, здорово ты как... Я даже чувствовать себя лучше стал. Правда. Особенно когда начал дышать, как вы советуете, сэр...» ...Это он уж так, для шутки... Ну, и ещё много чего скажет.
Шура мысленно разговаривал по телефону, а потом уже и просто с глазу на глаз до тех пор, пока в комнату не ворвался Женька с двойной фамилией. Он сегодня без ребят пришёл. Они с Шурой поговорили о том о сём, послушали пластинку, помолчали. И то ли каждая тайна имеет свой срок хранения, после которого или перестаёт уже быть тайной, или вырывается сама из своего узилища, то ли Женька располагал больше других к тому, чтобы доверить ему самое важное, то ли, наконец, сам Шура не мог уже носить в себе всё то, что его переполняло эти недели,— словом, как бы то ни было, но после некоторого молчания Шура произнёс:
— Хочешь, скажу, кто мне письма пишет? Конечно, Женька хотел. Ещё как!
