Взрыв тричетвертитонной боеголовки Гранита был похож на мгновенное торнадо, из голливудских фильмов-катастроф. Дома просто взлетели, со всем содержимым – мелкими кусками, ударившими по всему вокруг, как поражающие элементы МОНки (мина осколочная, направленного действия, зона сплошного поражения – сто метров). Тут же, по радиокоманде, начали взрываться другие объекты. Взметнулся огромный столб пламени на складе ГСМ, взлетела электростанция, дом с рацией, и в завершение рванул склад БК. Несмотря на расстояние, нас чуть не снесло с вершины – хороший же запас бомб и торпед, так и не будет сброшен на головы нашим! На фоне этого взрыва, даже второй Гранит, расшвырявший Юнкерсы и Мессершмитты как игрушки, выглядел как-то неубедительно. Хотя семьсот пятьдесят – и не тротил, а смесь ТГА (тротил + гексоген + алюминий), почти вдвое сильнее.
В общем, с этого аэродрома – немцам еще долго не летать!
И в завершение, немецкие зенитчики открыли бешеную стрельбу по облакам. Которые покрывали небо не таким уж плотным одеялом – но вполне могли спрятать, один или несколько, вражеских самолетов. Что было нам, лишь на руку – по понятной причине.
Ну теперь – давай бог ноги!
Обратно добираемся – часа за четыре. Без приключений. Вот наконец и место нашей высадки, столб дыма был виден даже отсюда! Залегаем, и тщательно осматриваем местность – убедившись что никто не помешает нам готовиться и стартовать в обратный заплыв. Все чисто! Везет!
Сваливаемся по расщелине вниз. И – прямо на головы двух норвежцев.
И еще три фигуры – на приткнувшейся к берегу посудине. Что-то вроде большого баркаса – но с палубой, и даже крошечной каютой. Может, там еще кто-то есть?
Двое на берегу – пожилой, и молодой. На борту – еще один молодой, и две женщины, постарше и помоложе. Одеты как обычно рыбаки, оружия ни у кого не видно. Застыли статуями – совершенно обалделые. Сидели, тихо-мирно, костерок собирались развести – вон, уже кучка плавника собрана, и котелок в руке у молодого – и вдруг, как черти из коробки, выскакивают восемь здоровых мужиков, увешанных оружием – что будет дальше, неясно, но уж точно, ничего хорошего!
– Хальт, хенде хох! Руки вверх, суки!
Повожу стволом 'Вала', держа всех в секторе огня. Ребята тоже, в темпе расследоточились, не забывая и о подступах, держат под контролем и фланги, и тыл.
И тут пожилой подал голос.
– Русские, что ль?
За бортом плещет вода. Мы медленно движемся к выходу из фиорда. На палубе тесно – потому что все мы здесь. И хозяева – тоже. Все – живы и здоровы. Пока. Ну а дальше – как бог и удача положат.
С немцами – было бы много проще. Как их мирняк, деревенские бюргеры, хозяева – насмерть забивали, травили собаками, морили голодом, наших рабов, 'за леность и неусердие' – о чем остались документы, воспоминания тех, кого наши успели освободить. И как спасаясь от нашего гнева, эти рабовладельцы бросились в бега, зимой, с тем лишь что могли унести. Был февраль сорок пятого. А первый город на их пути – где можно было обогреться, поесть, передохнуть, и даже сесть в поезд – назывался Дрезден. Сто тридцать пять тысяч погибших под английскими бомбами – это лишь официальные потери: те, кого смогли как-то опознать, о чьей пропаже было заявлено – жители самого города. А сколько было, проходящих беженцев – не знает никто, даже сейчас. Двести, триста тысяч, полмиллиона?
Мне – их не жаль. Пусть это будет, им – хоть малая плата, за Ленинград!
Так что, будь это немцы.. Не мы – начали первыми, не мы – придумали план 'Ост', не от нас – 'сотни тысяч заживо сожженных', в Бухенвальде, Освенциме, Дахау, Майданеке, и многих других. 'Мы все равно победим – кто будет судить нас?' – вы не думали, в сорок первом, что так будут и с вами, потому что вы сами дали нам такое право? Можете жаловаться в Гаагский суд – надеюсь, в этой реальности, не будет суверенных шпротий, где ветераны эсэс устраивают парады, а советских партизан кононовых объявляют убийцами, Мы знаем – кто победит!
Будь мирняк норвежским – ну, середина наполовину, 'будем посмотреть'. Спецоперации – это никогда не 'бой местного значения', цель и ставки обычно, побольше. А потому, нас готовят – выбор тут, жизнь чужого гражданского ценой больших потерь наших на фронте – или соответственно, наоборот: что выберете вы?
А взять в ножи пятерых, в том числе двух женщин – дело нескольких секунд. Именно в ножи, не тратя пуль, да еще имитировав ограбление – чтобы замести следы, не озаботить их контрдиверсов, хотя бы на время. Наверняка в Норвегии тоже был криминал – и вряд ли местные душегубы с приходом немцев все разом стали законопослушными, ну если только новые хозяева не вписали их всех в 'норге полицай'.
Но сейчас – случай был особый. И время, и ситуация – терпит. Плюс какой-то шальной азарт – пошло, везение! И здравая мысль, сэкономить батареи буксировщиков – а вдруг, не сразу найдем лодку? И даже желание, при прочих равных, гораздо меньше плыть в ледяной воде.
Вообще-то, русские жили в этих местах, со времен Великого Новгорода. И Шпицберген раньше звался – Грумант; и стояли по этим берегам поморские деревни – еще прежде, чем тут начали селиться викинги; и еще в веке девятнадцатом, граница была тут условным понятием – и роднились семьями, и переселялись свободно, но бывало, и бились насмерть, за охотничьи угодья. Однако самая волна пошла, в революцию и двадцатые – бежали и 'бывшие', и 'крепкие хозяева', и верующие сектанты, да просто те, кто желал подальше от огня гражданской (впрочем, как раз в это время, в восемнадцатом-девятнадцатом, знаменитый Амундсен совершил первую кругосветку, через наши полярные воды – плыл себе сквозь льды, пока где-то воевали с Колчаком).
Наш хозяин, Олаф Свенссон – Олег Свиньин – был похоже, из последних. Хотя в разговоре старательно избегал – прямых ответов. То, на чем мы плыли сейчас, было его 'семейным предприятием' – старшая женщина была его женой, молодая и один из парней – его дочерью и сыном, второй парень – муж дочери. Жили они дальше по берегу этого фиорда, в .. – слово это у норвежцев означает и 'деревня' и 'хутор'. На жизнь зарабатывали – ясно, чем.
– .. рыбаки мы все, земля-то не пахотная! Что поймаем – сыты будем. Перед войной, хорошо жили – не богато, но и не бедствовали, а что еще человеку надо? Я на траулере, полгода сезон, полгода дома. Сына хотел, в училище морское – да вот война, ну да после будет.. Дочку замуж выдал, в тридцать девятом, за хорошего человека – образованный, места капитана ждал, помощником ходил уже два года. Дом по дешевке купили, починили, баркас этот – тоже..
Земля пахотная – ну никогда не сказал бы так норвежец, да и наш, живший тут поколения. Точно – с двадцатых ты, пскобской или тверской – на хохла не похож… И попал ты на севера, не иначе как в раскулачивание, а границу перелетел, воронок, срок оттянув на канале – до тридцать третьего, тут граница еще на некрепком замке была, слышал что-то.. Ну да я тебе – не товарищ Ежов или Берия, мне твое житие прошлое – по барабану. И слушаю я тебя, очень даже внимательно, единственно чтоб понять – что ждать от тебя и твоего семейства, прям сейчас. Потому как не решил еще – дойдем до сговоренного места, и мирно разбегаемся, или…
– А что ж ты – здесь? Тебя послушать – так тебя, зятя, да и сына, на любое судно бы взяли, может даже не простым матросом, а целым боцманом? Или немцы в торгфлоте своем, сейчас мало платят? Уж точно – не одной рыбкой бы питались!
– Или на дне бы лежали. Сколько знакомых моих – война ведь! А по-нашему, так лучше – не в первых, но зато и голову сохранить. Пока – война. Ну а после – видно будет. Те победят, эти – всем моряки нужны. И рыба – тоже.
– Так ты что, за немцев, или.. ?
Знал бы ты, дядя, что ответом своим сейчас – приговор выносишь. И себе, и всем своим.
– Знаешь, начальник, отчего я от советов ушел? С землицы родной – где дед и отец мои остались? Это вот, 'даешь!', и гори, себя не жалея, ради общего дела – нельзя так, чтобы всем и по приказу! Вон, кровь моя, сын, Игорь был, стал Ингвар, и дочка Оля – стала Хельгой, от русских речь только осталась. Я ни за тех, ни за этих – я за жизнь. Которая – при любых, должна продолжаться. А не – гореть, незнамо за что.
М-да, а впрочем, если б не план 'Ост' – не стало бы у нас, таких свенссонов, каждый второй? Ладно – живи, дядя, раз семью свою так любишь. Потому что, донесешь после – и хрен немцам докажешь, что
