Ритм все учащался. У Мирона нервно подергивалась щека. Зашлось от тревоги сердце. Но тут бубны внезапно смолкли. Танцоры в беспамятстве повалились на землю подле костра. А на поляну вырвались конные лучники и вихрем понеслись по кругу. Крепкие невысокие всадники сидели в седлах как влитые, управляя конями только ногами. Когда-то старый конюх Аким рассказывал Мирону, что русских дружинников с малого возраста заставляли часами держать между коленями тяжелые камни, покрытые кожей быка. Это укрепляло ноги. А пошла эта наука от половцев, но, видно, кыргызы в ней тоже преуспели!
Тут воины все, как один, вскинули луки, потянули тетиву к уху. Стрелы полетели вперед с немыслимой быстротой: одна догоняла другую. Цель – желтый квадрат на воловьей шкуре – мигом ощетинилась доброй сотней стрел, а новые продолжали падать дождем, расщепляя древка долетевших раньше в лучину. При этом они жутко стонали и ныли в полете, отчего дрожь пробирала до костей, а волосы становились дыбом. Так воют стылой ночью голодные волчьи стаи, так голосят женщины по погибшим воинам…
А всадники, будто не зная усталости, показывали чудеса ловкости во владении луком: стреляли по цели и справа, и слева от шеи коня, назад с полуоборота и вскочив коленями на седло. Но стрелы неизбежно попадали в желтый квадрат.
Правда, одна из них взрыхлила песок у него под ногами. Мирон понял: умышленно. Очень уж выразительно покосился на гостей Эпчей-бег. Дескать, все в моей воле. Махну рукой, и ничего от новых друзей не останется. Но в этот раз не махнул. Состязания продолжались.
Козьма Демьяныч поднял стрелу и передал Мирону.
– Гляньте, – прошептал он, – самая убойная. Со смещенными лопастями. В полете вращается и непременно попадает в цель. Так что не промазала узкоглазая рать. Припугнули на всякий случай.
Мирон внимательно осмотрел стрелу. Хвостовая часть ее из орлиных перьев и украшена двумя яркими полосками красного и синего цвета. Железный, в три лопасти наконечник прикреплен к древку обмотками из тонких жильных ниток. Под ним – костяной свистунок с дырочками. Нехитрая штука, но жутким воем страху нагнала будь здоров!
– Орлиное перо у здешних народов пуще золота ценится, потому как не намокает, – снова пояснил Сытов. – Кыргызскую стрелу с мунгальскими да калмацками не спутаешь. Те чуть более аршина, а кыргызские на ладонь длиннее. Да и луки у кыргызов сильнее…
Голова не закончил объяснение. Другое зрелище привлекло их внимание. На смену лучникам выехали на поляну те самые всадники с тяжелыми копьями и мечами и выстроились в две длинные, друг против друга, и плотные, стремя в стремя, шеренги.
– Непременно копейный бой покажут, – покачал головой Сытов. – В этом кыргызы великие мастаки!
И впрямь конники начали разгон, пустив лошадей шагом, затем перешли на рысь и только за несколько десятков саженей бросили их в галоп. Низкий, протяжный рев сопровождал этот бросок. Словно огромный барс исторг рык – низкий, угрожающий, который растекся над степью, приводя в трепет все живое. Нет, не один барс, сотни барсов зарычали раскатисто. И вмиг притихла степь, как перед грозой, перед страшной бурей…
– Что это? – почему-то шепотом спросил Мирон.
– То оне горлом ревут, – совершенно спокойно ответил голова, – чтоб врага застращать. Когда лавой идут – жуть продирает, так вопят.
Но Мирон уже во все глаза смотрел, как атакуют друг друга копейщики. Одни – держа копье под мышкой, вытянув ноги и уперев их в стремена, другие, ухватив древко двумя руками и подняв его на уровень подбородка. В этом случае узда крепилась к поясу или к передней луке седла.
«У-э-э-эх! Э-эх!» – тяжело вздохнула и выдохнула степь. Это конники Эпчей-бега сошлись в ближнем бою. Пыль поднялась до небес, и в этом мутном месиве люди и кони сбились в один огромный живой клубок – воющий, рычащий, визжащий и улюлюкающий. Летели из-под копыт камни и клочья дерна, трещали то ли кости, то ли копья, хрипели кони и люди, звенели мечи и лязгали сабли…
– Кыргызы исстари на коне, с мечом да луком. Мы привыкли побеждать верхом, – приговаривал Эпчей с гордостью, наблюдая за схваткой своих воинов.
Воевода качал головой да поглядывал на Мирона: дескать, видал, на что способна дикая сила? У Мирона же захватывало дух от увиденного.
Затем пришел черед конных скачек, потом сошлись борцы, которые принялись кидать друг друга на траву и бросать на дальность тяжелые камни.
Воевода хмыкал озадаченно, хмыкал, затем взял да и махнул сотнику:
– А ну, Петро, покажь выучку!
Казаки тоже скакали на лошадях и, бросив шапки вверх, попадали в них из самопалов и кремневых пистолетов. А затем пришел черед луков. И здесь казаки ни в чем не уступили хозяевам, а в меткости даже превзошли кыргызов. Поставив посреди поляны шест, они промчались мимо него во всю прыть, выпустили по несколько стрел, и ни одна не прошла мимо цели, хотя шест был в два пальца толщиной да вдобавок раскачивался из стороны в сторону от ветра.
Теперь уже кыргызы охали и вопили от восторга. Даже танцоры, как пояснил Сытов, то были жрецы- язычники, по местному – камы, пришли в себя и пробились в первые ряды зрителей.
А еще гости показали хозяевам чудеса верховой езды. Особенно старались два черноволосых и горбоносых казака-черкаса. Они не только метко стреляли в цель при скачке на полном карьере, но, нагнувшись с седла к земле, чертили по ней рукой или мохнатой шапкой.
Промчали по кругу раз, другой… И тут черкасы приоткрыли чуток казачью хитрость – «отвагу», которую Мирону довелось видеть в приазовских степях. Неповторимое, восхитительное зрелище. Нырок вправо, и всадник мигом зацепился ногами за стремена, связанные под животом лошади. Голова его болталась возле задних копыт, а закинутые руки почти касались земли. Обычная боевая уловка, чтобы подстегнуть неприятеля поймать коня и обыскать убитого. А «мертвец» в это время удачно стрелял из-под живота или вдоль лошади, или, вскочив неожиданно в седло, не менее ловко орудовал саблей или короткой пикой…
В Краснокаменск возвращались, когда зарево заката уже запылало над дальними горами. Глухо шумела тайга. Ветер гулял по вершинам деревьев. Усердствовала желна над полусгнившим пнем; кедровка сопровождала всадников, перепархивая поодаль с ветки на ветку, – не птица, а божье наказание и для охотника, и для воина: не даст подкрасться незаметно, предупредит пронзительным криком. Кони фыркали, прядали ушами, шли неспокойно. Тайга была полна затаившейся жизни. И они чуяли ее.
Воевода ехал с довольным видом и помалкивал, но на другой день гонец повез втайне от Мирона важную грамоту на царское имя.
Глава 13
Под утро вскрылась река. Простонала тяжело, как роженица, и вздохнула мягко, умиротворенно, словно освободилась от бремени. Сначала лед шел сплошняком, а затем стал ломаться, разбиваться на огромные льдины – с треском и громовым грохотом. Не знаешь – запросто подумаешь: вражья канонада. На мелководье льдины лезли друг на друга, выпирали на берег. Детвора, старики, бабы высыпали на косогор, но вскоре разошлись. Не до пустых гляделок на этот раз. Ледоход приближал беду, о которой в городе знали все: даже слепые и глухие, даже сыкуны-младенцы.
Вторую неделю кряду служивый и работный люд Краснокаменского острога пребывал в большой тревоге и озабоченности. Промысловики и лазутчики, что по нехоженой тайге и кыргызским степям доходили до Саян-камня и Алтайских гор, приносили плохие вести.
Строгие дозоры объезжали встреч друг другу ближние и дальние подступы к городу. Караульные на башнях не сводили глаз с низких холмов к юго-западу от острога, из-за которых обычно появлялась кыргызская конница. Но сейчас она была лишь частью огромного войска, с которым краснокаменцам встречаться еще не приходилось, а вот о боевой мощи его наслышаны были многие. И если верить баюнам, то сила к острогу двигалась страшная, против которой, как ни крути, не выстоять.
Потому и ратные люди, и жители посада, и ремесленных слобод, и окрестных деревень не покладая рук крепили бревенчатые частоколы, чистили и углубляли рвы, пускали в них воду из речек, бежавших с гор. По-за рвами раскладывали пни да коряжины, били новый «чеснок» – острые колючки из железа и лиственницы, ставили рогулины, частик, городили надолбы и рыли ямы-ловушки…
Работали все от мала до велика, от первого богатея-купца до последнего пьяницы-бобыля и днем, и ночью при свете костров. И здесь уж было не до бунтовства и личной выгоды. Если враг захватит острог,
