Он ждал, распаляясь сам, но она и в разгаре возбуждения не дичала. Стонущую, он томил ее еще минуту, глаза ее перекатывались под веками, все тело вздрагивало; полное, белое, оно светилось и блестело. Ноздри его расширились, хватая аромат этого тела, и он взял ее грубо.
Шумит, грохочет море. В глазницах жжет свирепым, медленным огнем, и руками не шевельнуть. Боль раздирает тело, распахивая его все грохоту моря.
Тосама — оратор, лекарь, Жрец Солнца, сын Жужжащей Птицы — начал с цитаты:
— «Пейотль — маленький конусовидный неколючий кактус, растущий в долине Рио-Гранде и дальше к югу. Он содержит девять наркотических алкалоидов изохинолинового ряда; некоторые из них по своему физиологическому действию подобны стрихнину, а остальные — морфию. В физиологическом аспекте для пейотля характерно то, что он вызывает иллюзорные зрительные образы, цветовые галлюцинации, а также кинестетические, обонятельные и слуховые нарушения». Иначе говоря, эта шерстистая пуговка, это растеньице-кнопка включает тебя, как лампочку. Папаша пейотль является растительным воплощением солнца.
Жрец Солнца собрался вести молитвенную сходку и для этой цели раскрасился. По темени вдоль пробора он провел ярко-желтую черту, по скулам и щекам — вертикальные красные полосы, а под глазами — желтые полукружья. Вид у него стал жреческий и грозный. Все было готово. Он взошел на помост, держа в одной руке тыквенную погремушку и жезл, а в другой — сумку с принадлежностями ритуала. Один за другим поднялись на помост и все участники уселись в круг. Кристобаль Крус ведал огнем, Наполеон В- Лесу-Убивает был барабанщиком.
В центре круга пылал в жаровне огонь. Жрец Солнца сидел к западу от огня, между Крусом и барабанщиком. Перед ним был глиняный низкий жертвенник в форме лунного серпа, рогами обращенный к востоку. От обоих своих концов к средине жертвенник плавно повышался, и на вершине его была плоская площадочка — подножье для фетиша. Вдоль всего серпа шел узкий желобок, обозначающий теченье человеческой жизни — от южной оконечности подъем к вершине сил ума и тела, а оттуда вниз сквозь старость к смерти, к северной оконечности. Когда все расселись по местам, Жрец Солнца возложил на жертвенник пучок шалфея и поместил там фетиш.
Барабаном служил пузатый чугунный треногий казанок (№ 6 по прейскуранту) со спиленными ушками. Его до половины наполнили водой, бросили туда трав и горящих углей, туго натянули сверху оленью кожу, и, звук барабана был густ и низок, как рокот отдаленного грома. На помосте перед собой Жрец Солнца постлал чистый белый платок и разложил на нем вынутые из сумки:
1. Пучок превосходных пестрых фазаньих перьев.
2. Тонкую, украшенную бисером барабанную палочку.
3. Пачку бурой папиросной бумаги.
4. Пук стеблей шалфея.
5. Палочку для закуривания, украшенную изображением священной водяной птицы.
6. Мешочек с «ладаном» — мелко растертым можжевельником.
7. Свисток из орлиной кости.
8. Кулек, содержащий сорок четыре пуговки пейотля.
Первый обряд начался. Жрец Солнца свернул крученку из крепкого табака и передал бумагу и табак налево по кругу. Когда все свернули себе самокрутки, Крус зажег палочку и вручил Тосаме. Прикурив, Жрец Солнца передал ее сидящему слева. Когда все закурили, Тосама сказал молитвенно: «Пребудь сегодня с нами». Затем протянул свою самокрутку фетишу, отцу пейотлю, чтобы и тот закурил. Все помолились.
Последовал обряд благословения ладаном. Жрец Солнца сыпнул на огонь сухого ладана и, держа в руке кулек с пейотлем, сделал ею четыре круговых движения над пламенем. Затем взял четыре пуговки себе, а остальное передал налево. Растер в ладонях пучок шалфея, стоя на коленях, глубоко вдыхая пряный запах, и натер себе шалфеем голову и грудь, плечи, руки, бедра. Другие последовали его примеру — вытянули к огню руки за благословением и натерлись шалфеем.
Затем все участники поели пейотля, выплевывая шерстинки. И настала пора песнопений, молитв, стука погремушки и ударов барабана, и длилась эта пора до рассвета. Огонь вознесся над жаровней длинным языком, пламя колыхалось и плясало. Все глядели на пламя, и всех вскоре охватила пляшущая взбудораженность, затопила волна радостного возбуждения. Радость разлита была всюду. Каждый чувствовал себя юным, здоровым и сильным. Не было здесь больных, слабых, усталых. Каждому хотелось бегать и скакать, смеяться, дышать полной грудью. Кричать хотелось каждому, что он бодр и весел и навек полон жизнью, но все молчали — ждали. И вот пламя кончило плясать, застыло, и все опечалились. Упали духом вдруг, загоревали, закачались взад-вперед в унынии, в отчаянии. Черным дымком коптило пламя, и сильнейшая горесть владела собравшимися. Каждый думал о смерти, мысль эта гасила все. Каждый был объят мучительной тоской, тошнотной, тупо ноющей душевной болью. А огонь снова исподволь, исподволь креп и светлел. Он отодвинулся в самую глубь поля зрения, собрался в точку, окруженную бледным ореолом, и оттуда стали исходить лучики света, белые, красные, желтые. Все убыстрялось и усиливалось излучение. И вот уж не осталось в мире ничего, кроме световой точки, блистающе и бесконечно лучезарной; и она порождала волну за волной чистейшего цвета, розового, красного — алого, карминного, вишневого. Потом бурно и внезапно хлынули желтые тона: масляный, ржавый, золотой, шафранный. И финальный воссиял огонь — единый сгусток всех огней с начала времени — из этой прекраснейшей лучистой бусинки света. Она вспыхивала и взрывалась голубым, зеленым, и была то не лазурь бирюзы или воды, не зелень изумрудов или трав, а красота куда более пронзительная и кристалличная, насыщенная блеском и сиянием солнца. И был звук. Плясала погремушка в руке у Тосамы, и слышалась густая дробь дождя на кровлях, гул и грохот камнепада. И покрывал и пронизывал все барабан. Его удары полнили подвал раскатами горного дальнего грома, и пламя колыхалось в унисон. Звук нарастал и нарастал, и был грозен и глубок, и содрогался, как бледное сгустившееся пламя. И, не слабея, звук отступил затем к стенам, и настало ожидание. И посреди круга, над фетишем и пламенем, взреяли один за другим голоса.
Генри Желтый Бык:
— Будь сегодня с нами. Приди сейчас к нам в ярких красках и пахучем дыме. Помоги нам в пути нашем. Дай нам смех и светлость духа на все дни. Я хочу почтить тебя молитвой. Дар тебе приношу — эти слова. Слушай же их.
Кристобаль Крус:
— Я что — я просто хочу спасибо сказать всем хорошим друзьям тут кругом. За честь оказанную, значит, что следить за огнем дали и все такое. У нас тут сходка лучше нет, верно говорю? Мы виденья славные тут видим и все, значит, такое, и дружба насквозь у нас и сердечность, верно? Я просто хочу вслух помолиться за достаток и за мир на свете и за братскую любовь. Во имя Христово. Аминь.
Наполеон В-Лесу-Убивает:
— Великий Дух, будь с нами. Мы, бедные индейцы, до смерти истосковались по тебе. В старину было время — мы впали в бесчинство, стали буйствовать и убивать друг друга без конца. И потому ты нас покинул, отворотился от нас. Теперь мы молимся тебе — помоги! Помоги нам! Мы страдаем, мучимся немалый уже срок. Давным-давно сложили мы оружие. Да мы ж хотим друзьями быть с белыми людьми. И вот я говорю тебе Великий Дух. Вернись к нам! Услышь мои слова. Я горюю, потому что народ умирает. Стариков наших нет уже… ох… Они, они учили призывать тебя пением, дымом, молитвой… (Тут В-Лесу- Убивает заплакал в голос, сотрясаясь телом. Никто не устыдился того, и вскоре он совладал с собой и продолжал.) Дети наши пропадают без тебя, Великий Дух. В них уже нету ведь никакого уважения. Ленивыми они стали, никчемными пьянчугами. Спасибо тебе, что выслушал меня.
Бен Беналли:
— Глядите! Глядите! Вон кони голубые и багряные… дом, из рассвета сотворенный…
В полночь стих на время звук, притихло движение мира. Огонь начал гаснуть, и люди, сидящие в кругу, медленно-медленно покачивались в такт слабеющему' вздрагивающему пламени. И на вершине пламени, на' скрещении взглядов, был фетиш; он словно пульсировал, вспухая и сжимаясь в тишине, и
