Хотя часть пути можно было проехать вдвоем, Бобриков не предложил ему сесть в машину. Приоткрыв дверцу, сухо осведомился:
— Про каких ты щенков-то говорил?
— Про борзых, — скрывая улыбку, ответил Вадим.
— Дочь просит карликового пуделя, а борзая — это такая большая собачина с поджатым брюхом?
— Любого зайца догонит.
— Услышишь про карликового пуделя — позвони мне. — Бобриков хлопнул дверцей и резво взял с места.
Наверное, просто по наитию Вадим зашел в комиссионный в Апраксином дворе, протиснулся сквозь толпу к витрине и увидел на полке точно такой же «Филипс», который так упорно навязывал ему Бобриков. И стоил он ровно пятьсот рублей. Не поверив своим глазам, Казаков переспросил у продавца, тот подтвердил, что эта модель стоит пятьсот рублей, их целая партия прибыла в «Березку».
Шагая по Невскому, Вадим мрачно размышлял, зачем Бобрикову брать взятки с автомобилистов? Можно просто клиенту продать какую-либо вещь, не имеющую никакого отношения к запчастям… Он вспомнил, как Вика Савицкая рассказывала, что Михаил Ильич, устроив кузов ее мужу — Василию Попкову, взял «на время» дорогой транзисторный приемник, да так и не вернул…
«Вот он, материал для фельетона, — подумал Казаков. — К Бобрикову на Московский теперь мне путь заказан! Машину он поставил на ремонт в надежде всучить мне «Филипс»».
Вадим решил, что станцией обслуживания и Бобриковым он займется, когда возвратится из отпуска. Правда, тема не нова: не так уж редко появляются в печати материалы про станции техобслуживания… Ничего, внесет и он свою лепту в это дело!..
Глава восемнадцатая
1
Павел Дмитриевич бухал кулаком по дощатой двери — от мощных ударов сотрясалась стена, в сенях звякали на лавке пустые ведра. В окне мелькнул свет, немного погодя сонный женский голос произнес:
— Господи, да кто это грохочет в такое время? Пожар, что ли?
— Мама, я сам открою, иди спи, — проговорил мужчина.
Скрипнула дверь в избе, потом лязгнул засов в сенях, и на крыльцо вышел Широков — он был в исподней рубахе и трусах, темные волосы на голове взлохмачены. Абросимов сгреб его за грудки, рванул на себя так, что затрещала рубаха, и, заглядывая в глаза, прорычал:
— Меня надоумил выпроводить отсюда Ингу Ольмину, а сам, моралист чертов, мою жену увел?!
Иван Степанович стоял перед разгневанным Абросимовым и молчал.
Тот развернул его и ударом кулака сбросил с крыльца на землю. Широков медленно поднялся.
— Бей не бей, а делу, Паша, не поможешь, — сплюнув и облизав губу, проговорил он. — Потерял ты Лиду.
— Да я только свистну, она тут же ко мне прибежит! — не помня себя, кричал Павел Дмитриевич.
— Свистни, — глухо уронил Иван Степанович.
На крыльцо выскочила в длинной исподней рубахе старуха Широкова. Седые волосы рассыпались по плечам, в тонких руках ухват.
— Ты чего, бесстыжие твои глаза, ночью людям спать не даешь?! — завопила она. — Вот ухватом огрею по горбине! А ты, Ванька, чего язык проглотил?
Тот подошел к матери, отобрал ухват и отбросил в сторону.
— Иди, мама, — спокойно сказал он. — Без тебя разберемся, дело тут мужское… — Оглянулся на тяжело дышавшего Абросимова и прибавил: — Сейчас оденусь и выйду, а ты, гляди, дом на куски не разнеси…
— Пашка, ты? — подслеповато щурилась в темноту старуха. — За своей Лидкой приперся? Да бери ты ее ради бога! Вместе с робятишками…
— Мама, пойдем в избу. — Сын увлек ее в черноту сеней.
Прислонившись плечом к забору, Павел Дмитриевич отрешенно уставился на смутно вырисовывающуюся на фоне темного беззвездного неба водонапорную башню, — казалось, она наклонилась в его сторону и грозила упасть на голову. Мелкий дождик опутывал липкой паутиной лицо, мокро шелестел в полуголых ветвях огромной березы, стоявшей напротив дома Широковых. Кругом тихо и темно, лишь желто светятся два высоких окна на вокзале. Холодные порывы ветра раскачивали телеграфные провода на столбах, и они тихонько гудели. Мимо ног бесшумно прошмыгнула кошка, ожгла зеленоватым огнем вспыхнувших глаз.
Широков вышел в ватнике, волосы на затылке топорщились; долго всматривался в сумрачное лицо Абросимова, потом присел на верхнюю ступеньку, закурил. Неяркий огонек спички выхватил из сумрака прищуренный глаз и черную бровь.
— Я думал, ты раньше сюда заявишься, — негромко сказал он. — Лида тебе еще когда написала?
— Где она?
— Тебе лучше с ней утром потолковать.
— Ты что ее прячешь? — вскинулся Абросимов.
— Дай Лиде развод, Павел, — сказал Иван Степанович. — Не вернется она к тебе, это факт.
— Дождался-таки своего, — горько усмехнулся Павел Дмитриевич, тяжело усаживаясь рядом на мокрую ступеньку. — Долго же ты ждал!
— Двенадцать лет, — ответил Иван Степанович.
— А детей как? — искоса взглянул на него Абросимов. — Делить будем: Валентина — мне, Ларису — тебе?
— Лида детей тебе не отдаст, — глубоко затягиваясь папиросой, проговорил Широков. — Не они первые, не они последние без родного батьки-то вырастут. Ты и сам без отца воспитывался, да и к матери- то не шибко тянулся…
— Это, Ваня, не твое собачье дело, — насупился Абросимов.
— Сам завел разговор, — усмехнулся тот.
— Морду тебе набить, что ли?
— Бей, — продолжал усмехаться Широков. — Ты сильнее. Только прок-то какой? Ты сам во всем виноват: нашел другую, завертелся-закрутился, а она разве не живой человек?
Абросимов повернулся к нему, впился серыми глазами в его смутно белеющее лицо:
— Ты рассказал Лиде про Ингу?
— Шила в мешке не утаишь, Павел!
— Конечно, не ты… — понурил голову Павел Дмитриевич. — Да и какое это теперь имеет значение? — Он облизал пересохшие губы. — У тебя есть выпить?
Иван Степанович ушел в избу и скоро вернулся с бутылкой, двумя стаканами, в которые были засунуты по большому соленому огурцу. Все это разложил на верхней ступеньке.
— Про хлеб забыл!
— Сиди, — остановил его Павел Дмитриевич. Он разлил вино по стаканам, не чокаясь, залпом выпил, закусывать не стал. — Ни Лиды теперь у меня, Иван, ни Инги… Замуж вышла Ольмина и уехала аж во Владивосток. За военного моряка выскочила! И где она его только в Рыбинске нашла? Там и морей нет!
