надтреснутым голосом, как лет пятнадцать назад сватался к покойнице, а она в него горшком запустила…
Вечером после поминок все родственники собрались на семейный совет. Председательствовал Дмитрий Андреевич Абросимов. Расположились на лужайке возле колодца. На перилах крыльца сидела осиротевшая кошка и посматривала на них желтыми глазами. Картофельная ботва на огороде пожухла, покрылась коричневыми пятнами, на грядках виднелся вылезший из земли лук, покачивались на легком ветру ржавые шапки осыпавшегося укропа. Скоро картошку копать, ближе к забору земля переворочена — там Ефимья Андреевна подкапывала для еды молодую. К толстой березе прибит серый скворечник с прохудившейся крышей.
Вадим пристроился на перевернутом колодезном ведре, Дмитрий Андреевич сидел на крашеной скамейке, Григорий Елисеевич Дерюгин в полковничьей форме с орденскими колодками присел на узкую скамью у колодца, на которую ведра ставят. Хромовые голенища начищенных сапог блестели. Его жена, Алена Андреевна, сидела рядом с Тоней, остальные расположились прямо на траве. Павел Дмитриевич расстелил выгоревший брезент, на перевернутом ящике стояли бутылки, соленые огурцы в деревянной чашке, салат, большое блюдо с холодцом. Все это осталось от поминок.
— Дом бросать на произвол судьбы нельзя, — заговорил Дмитрий Андреевич. — Но без хозяина, как говорится, дом сирота, а кто из нас сможет жить в нем?
Все промолчали. У Павла Дмитриевича свой дом, самый старший Абросимов, Дмитрий Андреевич, живет в Климове, Варвара и Семен — в доме Якова Ильича Супроновича. Теперь это их дом. Молодые разлетелись по разным городам-весям, им абросимовский дом ни к чему.
— Мне на пенсию через три года, — вставил Федор Федорович Казаков, отчим Вадима. — И потом, врос я корнями в Великополь, дети в техникуме и институте учатся.
— А я хотела бы пожить в Андреевке, — всхлипнула Антонина Андреевна.
У нее красные глаза, порозовевший от слез нос. В волосах седины незаметно, но на полном лице много тоненьких морщинок. У Варвары их еще больше, она сидит рядом с мужем, Семеном Яковлевичем. В руках скомканный платочек. Хотя они сестры с Антониной, но мало похожи. У Варвары многое от отца, Андрея Ивановича, а у Антонины — от матери.
— Пожить или жить? — уточнил Дмитрий Андреевич.
— Наш дом в Великополе, — весомо вставил Казаков.
— Куда уж нам от детей, — вздохнула Антонина Андреевна. — Только на лето смогу приезжать сюда.
— Может, продадим дом, да и дело с концом? — предложил Федор Федорович.
— Дом построил наш отец, здесь мы родились. Тут на кладбище могилы наших родителей, — сурово заговорил Дмитрий Андреевич. — Ни о какой продаже и речи не может быть.
— Дом нужно ремонтировать, — сказал Казаков. — Нижние венцы подгнили, подпол местами обрушился, хлев совсем развалился. На квартирантов тоже плохая надежда… Они ремонтировать не станут.
— От квартирантов толку мало, — согласился Григорий Елисеевич. — Чужое — это не свое.
— Какой же выход? — обвел всех взглядом Дмитрий Андреевич.
— Когда ты сам-то собираешься на пенсию? — спросил Федор Федорович.
— Не отпускают, — улыбнулся Дмитрий Андреевич. — Просился из райкома директором Белозерского детдома — не разрешили.
— Паша, может, ты приглядишь за домом? — повернулась к племяннику Антонина Андреевна.
— А что? Возьму и переберусь сюда жить, — усмехнулся тот. — Я — здесь, а Лида — там…
— Можно бы твоих учителей здесь поселить, — неуверенно сказал Дмитрий Андреевич.
— Мои учителя все пристроены, — ответил сын. — Не нуждаются.
— Здесь прошла наша молодость, тут мы нашли своих невест, народили детей, — негромко заговорил Дерюгин. — Дом Абросимовых — это наш общий дом. И мы сообща должны его привести в порядок…
— Дельное предложение, — кивнул Федор Федорович. — А кто же будет ремонтировать?
— Его не ремонтировать нужно, а весь заново перестраивать, — сказал Дмитрий Андреевич. — Если мы тут все соберемся, где же разместимся?
— Кто-то должен быть здесь постоянно, — заметил Казаков. — А такого человека среди нас нет…
— Я буду здесь жить, — все так же негромко заявил Григорий Елисеевич и взглянул на жену: — Я и Алена.
— А служба? — ошарашенно спросил Дмитрий Андреевич. — Или армия даст тебе отпуск на целый год?
— Я ухожу в запас, — произнес Дерюгин. — Уже документы отосланы в Министерство обороны.
— Что же ты молчал, дорогой мой! — обрадовался Дмитрий Андреевич. — Да о лучшем хозяине и мечтать не приходится! Пока ты займешься домом один, конечно, в отпуск мы тебе поможем, а потом не за горами и наша пенсия с Федором Федоровичем.
— Боже мой, наши мужья — пенсионеры, — сквозь слезы улыбнулась Алена Андреевна.
— А что ты молчишь, Семен? — повернулся к шурину Дмитрий Андреевич.
— Вы старшие, вы и решайте, — ответил тот. — Я со своей стороны готов помочь всем, чем смогу.
— Можете рассчитывать и на мои руки, — вставил Павел Дмитриевич. — Я тут освоил столярное дело: сам рамки мастерю для своих фотографий.
— Вы это замечательно придумали, — вступил в разговор Вадим. — Каждый год в отпуск по договоренности мы все будем собираться в нашем доме. Отцы, дети, внуки и правнуки… Сколько нас?
— Я насчитал девятнадцать человек, — заметил Федор Федорович.
— Может, пристроим и второй этаж? — загорелся Вадим.
— Языком-то можно чего угодно построить, — ворчливо заметил Дерюгин. — Ишь сколько душ насчитали! Надо рассчитывать на троих наследников: Дмитрия, Тоню и Алену. Ефимья Андреевна им завещала дом.
— Ты что городишь, папуля? — укоризненно посмотрела на мужа Алена Андреевна. — Где мы, там и наши дети.
— На готовенькое-то все горазды, — проворчал Дерюгин.
— В полковнике заговорила кулацкая натура, — шепнул Вадим Павлу. — Боюсь, если он будет за главного, и охота сюда приезжать пропадет!
— Чего ты хочешь — командир! — сказал Павел. — Заставит тут всех по струнке ходить!
— Давайте еще раз помянем наших дорогих родителей — Андрея Ивановича и Ефимью Андреевну, — предложил Дмитрий Андреевич.
Павел и Вадим сидели у бани и курили. Рядом в сарае на насесте ворочались куры, над липами в привокзальном сквере галдели галки, шумно устраиваясь на ночь. Где-то на проселке застрял грузовик, мотор то надсадно взвывал, то неожиданно обрывался на высокой ноте. В доме слышались детские голоса — Лида укладывала раскапризничавшихся ребятишек. Приехавшие на похороны не смогли все разместиться в доме Абросимовых, Казаковы ушли ночевать к Супроновичам, а Вадима пригласил к себе Павел. Вадим понял, что друга что-то гложет, он даже с лица осунулся, глаза запали, у губ появилась страдальческая складка. Дома вроде у него все нормально. Маленькая кругленькая Лида, как всегда, веселая, шутит, дети здоровы. На поминках Павел почти не пил, Вадим было предложил прогуляться до Лысухи, но двоюродный брат отказался: мол, теперь быстро темнеет, да и после дождя кругом лужи. Вадим знал, что на песчаной железнодорожной насыпи луж не бывает, но спорить не стал.
Докурив папиросу, Павел почесал свой крупный нос, тоскливо посмотрел на друга.
— Мой батя сильно сдал за последние два года, — сказал он. — Живот отрастил, полысел. А твой отчим — молодцом, худой, жилистый и седины не видно.
— У него волосы светлые, потому и не заметно.
— Не успеешь и глазом моргнуть, жизнь промчится мимо, как товарняк… — задумчиво заговорил
