— И все-таки мы с вами где-то встречались, — сказал Вадим. — Вы ленинградец?
— Игорь — москвич, — ввернула блондинка. — Он у нас лучший тракторист. Вон там, — она кивнула в сторону клуба, — на Доске почета его фотография.
«Чертовщина! — рассмеялся про себя Вадим. — Я ведь видел его фотографию… Может, поэтому он и показался мне знакомым?»
Из клуба вышли космонавты, генерал и директор совхоза о чем-то оживленно говорили, секретарь парторганизации держал в руках большой букет неярких осенних цветов. Вадим вежливо распрощался с новыми знакомыми и направился к автобусу.
— Он такой же космонавт, как я папа римский! — услышал он насмешливый голос Игоря.
И только в самолете, уже подлетая к Ленинграду, Вадим сообразил: целинник чем-то напоминал бывшего директора молокозавода Шмелева. Та же посадка головы, разворот плеч, и в лице было что-то похожее… Где он теперь, Карнаков-Шмелев?.. Ничего о нем не известно, как и о сыне его — Игоре Шмелеве. Наверное, Игорьку сейчас столько же лет, сколько этому парню. В Андреевке считали мальчишку погибшим, сколько во время войны потерялось ребят! Помнится, когда Игорек вернулся с матерью из-под Калинина, они, мальчишки, не принимали его в свои игры, тыкали в глаза отцом — немецким шпионом… Дети, пережившие войну, — жестокий народ!
В своей повести о мальчишках войны Вадим вывел образ немецкого выкормыша, придав ему черты Игоря Шмелева… Работа над повестью продолжалась долго, перед отъездом в Казахстан Вадим отнес ее в журнал. Только вряд ли ее там опубликуют: толстые журналы неохотно принимают детские повести — это он почувствовал, когда сдавал ее в отдел прозы.
Последние годы Вадим стал замечать, что журналистику с писательской работой все труднее совмещать, но уйти из АПН было не так-то просто. В журналистике он чувствовал себя, как говорится, на коне, а получится из него настоящий писатель или нет — еще неизвестно. И потом, командировки во все концы России, встречи с разными интересными людьми давали ему очень много. В путевых блокнотах накопилось столько разного материала!
Когда объявили посадку, Вадим вдруг почувствовал не радость возвращения домой, а, скорее, щемящую тоску: ведь в общем-то никто его дома не ждал. Ирина попытается состроить на лице приветливую улыбку, может, даже поцелует, но все это не искренне, скорее, по привычке… Андрей и Оля заняты своими ребяческими делами, они, пожалуй, проявят радость. Оля на пять лет моложе Андрея. Она большую часть времени проводит у бабушки с дедом. Ирина почему-то не захотела ее отдавать в детсад. Так что с дочерью Вадим видится не так уж часто. Черт возьми, он совсем забыл купить детям подарки! Нужно будет что-нибудь поискать в универмаге, что на Московском проспекте. Без подарков он никогда не возвращается из своих дальних поездок.
Глава шестнадцатая
1
Они сидели в комнате за столом, дымили сигаретами, в чашках — недопитый остывший чай. Слышно, как на кухне бормочет радио.
— Ну что я тут торчу? — говорил Карнаков Изотову. — Нашел я двоих недовольных, клянут порядки в стране, возмущаются воровством, бюрократизмом, но чем их купишь? Они ведь за порядок, за строгость ратуют! Болеют за страну, а не желают ей зла — вот ведь какая петрушка получается, Родион Яковлевич!
— Молодые или в возрасте?
— Пожилые, почти пенсионеры, вот и брюзжат… С молодыми-то мне теперь трудно завязывать контакты: не тот возраст. Может, лучше перебраться мне на Запад? Вот там я согласен молодых учить…
— Вы здесь нужнее, — сказал Изотов. — Охота, рыбалка, турбаза… Теперь там завязываются хорошие знакомства. Под рюмку после сауны у всех языки развязываются.
А про себя подумал: «Договорились они с сынком, что ли? Тот давно бредит заграницей, теперь эта старая кочерыжка туда же нацелился. А ведь раньше и не заикался об этом». С Игорем Найденовым проще: шеф дал согласие готовить его за рубеж, после того как вернется из Казахстана. Парню повезло — он устроился в целинном совхозе, что неподалеку от территории космонавтов. Кое-какие сведения, переданные им связнику, оказались интересными… Парень лезет из кожи вон, старается. Пусть поживет на Западе, подучат там его, а потом, скорее всего, снова сюда забросят…
— Может, и так, а меня в такие компании не приглашают, — отрезал Карнаков. — Будь я на виду в городе или хотя бы топил на турбазе эти… финские бани да веничком парил начальничков, может, чего и вынюхал бы…
— Это идея, — подхватил Изотов.
— Вот что, Родион Яковлевич, — нахмурился Карнаков. — Кончим этот пустой разговор, даже здесь с почетом провожают ветеранов на пенсию. Да поймите вы, вышел я в тираж! И сил мало, и память не та…
— У вас на счете… — возразил было Изотов.
— Да заткнитесь вы с этим счетом! — взорвался Ростислав Евгеньевич. — Кому эти деньги нужны будут, если я тут окочурюсь? Уже дважды вызывал по телефону «скорую». Может, там, на «площади неизвестных борцов», на мои деньги поставят мне безымянный памятник?
— У вас ведь сын…
— У меня их целых три, так сказать, официальных, а еще с пяток по всей России раскиданы, — язвительно усмехнулся Карнаков. — Чужой мне Игорь, да и Бруно с Гельмутом плевать на меня хотели. Ведь палец о палец не ударили, чтобы вытащить меня из этой дыры!
— Вы, я гляжу, сегодня не в духе, — пробовал урезонить старика Изотов. — Там все знают и помнят, но еще не пришла пора…
— Довольно, — перебил Ростислав Евгеньевич. — Вот именно пришла моя пора — живым отсюда убираться! Потом поздно будет, да и, боюсь, у меня уже и желание пропадет…
— Рано вы о старости да смерти заговорили… — глядя в окно, заметил Родион Яковлевич. — Это на вас погода тоску нагнала…
— Не юли, Родион, — строго сказал Карнаков. — Или они не хотят меня туда забирать? Им старик не нужен!
— Если бы это все было так просто!
— Я свое слово сказал, — устало обронил Ростислав Евгеньевич, — пусть теперь они свое слово скажут.
— Я все передам, — сдался Изотов.
На дворе стояла глухая осень, из окна открывался вид на строительную площадку, узкая стрела башенного крана раскачивала на длинном тросе контейнер с кирпичом, маленькие фигурки каменщиков облепили неровную, лезущую ввысь, серую стену. Где-то в стороне ухала установка, забивающая в грунт железобетонные сваи, а дальше в дымке виднелась кромка соснового леса.
Карнаков долго и убедительно говорил о том, что его миссия в России закончилась: кто возразит против того, что он всю свою жизнь подпольно боролся против ненавистного большевистского строя? Заслуги его отмечены наградами, ему присвоено воинское звание, он еще сможет пригодиться там, за рубежом, его опыт подпольщика, знание России, в конце концов, он мог бы преподавать в разведшколе…
Изотов не возражал, больше не отговаривал, он слушал этого старого усталого человека и думал, что действительно от него теперь проку мало: всего двоих людей смог он завербовать, да и то их еще
