Фото миссис Эллис на сей раз было относительно сдержанным: невозмутимо глядя в камеру, она приподнимала светло-голубую майку, являя зрителям превосходную грудь.
— Бог ты мой, вот это сиськи!
Ральф тоже глянул:
— Есть за что ухватиться.
Финлей кивнул. Самому ему ухватиться давно уже было не за что. Сморщенные и вытянутые груди его Роз пришлось бы для этого сложить вчетверо.
Особой непристойностью фото не отличалось, и будь это чья-нибудь еще жена или подружка, Финлей пропустил бы его без проблем, но Эллис мог сообразить, чего он лишался все это время, и поднять шум, и потому Финлей поставил на письмо печать и сунул миссис Эллис себе в карман.
Несколько минут они работали в тишине, разбирая каракули, сортируя фотографии и мелкие подарки: набор безопасных бритв (шесть штук), упаковка презервативов (дюжина), пособие «Оригами для начинающих».
Ральф мельком глянул на фото потрепанной рыжухи с коробкой пиццы в руках, прочитал в письме, сопровождающем фотографию: «Сплю и вижу как ты имееш меня ззади», фыркнул, взял черный фломастер и исправил обе орфографические ошибки. Бросил конверт в кучу прошедших цензуру и перешел к конверту, адресованному Арнольду Эйвери.
В конверте не было письма — только неудачно скадрированный снимок, едва заслуживающий внимания. Его и показывать-то не стоило. Энди Ральф сам прекрасно определял, когда фотография непристойная или возбуждающая. Понять, что на снимке с дождливым пейзажем и крылом автомобиля нет ничего провокационного, он мог и без старшего по званию. И уж тем более без Райана Финлея.
Расиста долбаного.
Получив фото, Эйвери едва не потерял сознание. Эротический заряд, исходящий от снимка, казалось, вот-вот уничтожит его. Ему хотелось кричать оттого, что сейчас не ночь и, несмотря на заслонку на окне, в камере все же недостаточно темно. Ливер лишил его вида Дартмура сквозь тюремную решетку — но сейчас в его руках было изображение другого плато, гораздо более притягательного.
Наметанным взглядом он узнал это место. Ясмин Грегори. Это была ее могила — по крайней мере, до тех пор, пока плато не запрудили следователи и Эксмур не начал мало- помалу расставаться со своими мрачными тайнами. Эйвери на плато не пустили — даже для того, чтобы он показал места захоронений. В полиции понимали, что это его заветная мечта: снова размять в пальцах жирную почву, увидеть потревоженный им вереск — и коварно лишили его удовольствия, несмотря на то что некоторые могилы им найти так и не удалось. Но отнять у него воспоминания они не могли. Не смогут и теперь — воспоминания, нахлынувшие благоухающим бальзамом.
Он тогда припарковался на этой самой стоянке. И по этой узкой тропинке отнес Я.Г. на вершину холма. Он снова ощутил тяжесть ее тела, вспомнил, какой она была на ощупь, когда была еще живой, теплой и могла ощущать боль.
Эйвери по-собачьи встряхнулся. Не сейчас! Эти чувства нельзя растрачивать попусту при дневном свете. Он заставил себя оторваться от фотографии. Надо чем-то занять себя до прихода темноты.
Эйвери бережно убрал снимок под подушку и раскрыл книгу. «Черное Эхо», до прихода письма она казалась вполне увлекательной, но сейчас Эйвери потерял к ней всякий интерес. Весь последующий час он то и дело откладывал книгу и совал руку под подушку, чтобы прикоснуться к фото.
Обед принес небольшое облегчение, хотя и во время еды нога у Эйвери нервно подергивалась.
День тянулся медленно; еще одну передышку дал ужин. Свет выключали в половине одиннадцатого, но уже в половине девятого Эйвери достал из-под подушки фотографию и снова вгляделся в снимок.
Фото сняли дешевым фотоаппаратом. Все в фокусе, плоское. Человек более умелый и с техникой получше навел бы резкость на Данкери-Бикон, оставив размытым все остальное. Глаза не могли оторваться от клочка земли, ставшего могилой Я.Г., — между двумя пробившими вереск курганами в трех четвертях пути от подножия до вершины.
Чувства и воспоминания захлестнули убийцу.
День выдался ясный, не такой, как на фото. Небо было чистым, по плато гуляли люди, и пришлось выжидать до захода солнца, пока на парковке не остался один только его фургон. Лишь тогда он смог достать ее из багажника и отнести к последнему пристанищу.
Мысль о том, что ее забрали из того места, которое он предназначил для нее, и похоронили где-то еще, причиняла Эйвери боль. Где-то, куда он никогда не попадет. Местонахождение новой могилы упоминается, скорей всего, в деле, но кто даст ему эти бумаги? Все, что осталось ему от Ясмин Грегори, — воспоминания. Да эта фотография.
Если бы в кадр не влезла эта дурацкая машина, он увидел бы и могилу Джона Эллиота. Впрочем, Джона Эллиота Эйвери не жаловал: мальчишка его описал. Эйвери передернуло, когда он вспомнил зажмуренные глаза Джона Эллиота, его сопливый нос. Обделал отличные новые брюки. Пришлось выбросить и брюки, и ботинки. «Хаш папиз», недешевые, между прочим, но носить их после такого… Даже сейчас Эйвери содрогнулся.
Эйвери постарался отвлечься от этих воспоминаний, они все портили, и вернулся к фотографии. Да, машина очень не к месту. Еще одно доказательство того, что фотограф из С.Л. никудышный.
В кадр вошло крыло, боковое зеркало и часть двери. Машина была темно-синяя, марку не различить, Эйвери мог лишь сказать, что это что-то крупное и загораживает обзор.
Ощущение, что его надули, было Эйвери знакомо, и сейчас он испытывал именно его. Даже вид могилы Ясмин Грегори не мог полностью его успокоить. Он сердито пялился на машину, точно сквозь нее можно было разглядеть остальное, и тут…
Глаза у Эйвери расширились, и он поднес фотографию к самому носу.
Из груди вырвался короткий вздох, после чего Эйвери вовсе перестал дышать.
Если бы он не взбесился так из-за этой машины, то мог бы вообще этого не заметить! По спине аж холодок пробежал.
В боковом зеркале — едва различимо, с краю — отражался сам фотограф.
И хотя изображение было крошечным, мир для Эйвери изменился в ту же секунду. Восторг по поводу свидания с Эксмуром съежился и отступил на второй план, смытый волной оглушительного, удушливого, давно знакомого возбуждения, заставляющего кровь приливать к паху, а рот — наполняться слюной.
С.Л. был мальчишкой.
Эта мысль металась в голове Эйвери, точно петарда в небольшой комнате.
Мальчишка.
Просто мальчишка.
В глазах щипало, удары сердца отдавались в ушах. Не в силах вдохнуть, Эйвери разглядывал изображение.
Мальчишка. Лет десять-одиннадцать. Тощий. Темные волосы топорщатся от ветра. Голубые джинсы, грязно-белые кроссовки. Изображение совсем мелкое, лицо закрыто фотоаппаратом, но если в мозгу Эйвери существовал некий механизм, запрограммированный на распознавание объекта, то он был заточен именно под этого мальчишку.
Эйвери с судорожным всхлипом втянул воздух.
С.Л. — мальчишка.
