Девица недовольно поднялась. Тугие джинсы обтягивали самые тощие ножки, когда- либо виденные Эйвери. Да еще эти дурацкие балетные тапочки. Она лениво прошла мимо Эйвери, даже не подняв глаз.
Эйвери наблюдал, как она подошла к вертушке, голубыми, чуть навыкате глазами недовольно оглядела открытки, мусоля прядку мышиного цвета волос.
Слишком стара для него. Невинность ее либо утрачена, либо надежно спрятана под скукой и тупостью. Пока она, подбоченившись, просматривала открытки, которые он только что изучил, Эйвери успел ее почти возненавидеть.
— Значит, нет, — сказала она.
— Как я и говорил, — согласился он.
— Мне очень жаль. — Очевидно, что ей совершенно не жаль. Он мог бы заставить ее пожалеть об этом, но нельзя было терять время.
Он прошел за ней внутрь.
— Может, есть на складе?
— Не думаю.
— Может, вы поищете для меня?
Она тряхнула волосами в качестве ответа. Эйвери призвал себя к спокойствию.
— Я вас очень прошу.
Девица премерзко фыркнула и скрылась за внутренней дверью. Эйвери услышал, как она не то поднимается, не то спускается по деревянным ступеням с топотом, удивительным для такого тощего существа. Топала она явно для него.
Эйвери усмехнулся, перегнулся через прилавок и нажал на кнопку «открыть» на старой захватанной кассе, похожей скорее на причудливую копилку. Внутри было шестьдесят фунтов десятками; Эйвери забрал три и нагреб полную горсть однофунтовых монеток. В те времена, когда он последний раз бывал в магазине, один фунт был еще потертой зеленой купюрой.
Он заметил на спинке стула светло-зеленый свитер и сунул его в пластиковый пакет. В тот же пакет он набросал пирожных в упаковке, арахиса, несколько готовых бутербродов с помидором и сыром и еще воды, высунулся на улицу и оставил пакет на тротуаре за дверью. Потом взял с прилавка пожеванную «биковскую» ручку и стал подписывать одну из открыток с Эксмуром.
Услышав, как девица снова топает по ступенькам, Эйвери сунул открытку с Эксмуром в карман.
— Как я и сказала, у нас их нет.
— Что ж, тогда я возьму эту. И марку первого класса.
Девица мрачно обслужила его, он расплатился за открытку с овцой монеткой в один фунт и положил сдачу в ящик для пожертвований.
Снаружи он хотел было лизнуть марку, но оказалось, что она уже клейкая, — еще одно новшество.
Опустив открытку с Эксмуром в почтовый ящик, Эйвери обнаружил, что время выемки почты — через полчаса. Эйвери не был сумасшедшим. Он не решил, что это знак Божий. Он знал, что Богу, по большому счету, наплевать.
Отойдя на безопасное расстояние от деревни, он опустился на выщипанную овцами траву, съел три клубничных пирожных и выпил треть литра воды. Сахар, поступивший в кровь, придал Эйвери сил и уверенности.
Выглянувшее из-за облаков солнце пригрело спину, и он растянулся на солнцепеке, точно кот.
Потом чуть приподнялся, достал из заднего кармана одну из открыток с Эксмуром и расстегнул брюки.
Спустя двадцать минут Эйвери вернулся в окружающий мир и встал.
У него не было четкого плана. План и не требовался. Он чувствовал странное, неодолимое натяжение в груди и повиновался ему.
Арнольд Эйвери, маньяк-убийца, развернулся спиной к солнцу и направился на север, ускоряя шаг.
30
Из-за огорода Стивен опоздал в школу и не успел встретиться с Льюисом до звонка. Они были в параллельных классах, а на большой перемене Льюис не пришел к воротам спортплощадки, где они обычно встречались.
Стивен вернулся в здание школы и съел свой бутерброд с сыром и «Мармайтом» в одиночку, раздумывая, дожидаться Льюиса или пойти его искать. Оба варианта выглядели жалко, и ни один не давал ответа на вопрос: как вести себя с Льюисом, когда они все-таки встретятся?
Мать положила ему с собой «Марс» — настоящий «Марс», не какую-нибудь подделку, — и в любой другой день это обрадовало бы Стивена. «Марс» означал, что у матери хорошее настроение. Конечно, это была заслуга дяди Джуда, а не его, но в выигрыше оказывались все. Поскольку Льюис не торчал рядом, восхититься «Марсом» было некому, и от этого радость Стивена слегка померкла. Но зато и делиться с Льюисом не пришлось.
Но вязкая карамельная сладость быстро растаяла, а горечь утраченной дружбы так и осталась со Стивеном.
Льюиса он увидел в конце дня — тот торопливо пробирался к выходу, расталкивая толпу и поминутно оглядываясь.
Стивен шмыгнул за мусорные баки возле столовой и притаился, глядя на свои дешевые новые кроссовки, уже потертые и разваливающиеся, поскольку низкое качество и подвижный мальчишка — вещи малосовместимые.
Он понимал, что Льюис озирается из-за него, боится встретиться с ним по дороге домой. Стивен и сам не знал, о чем говорить с Льюисом, потому дал ему фору, а потом брел так медленно, что Летти впервые за последние дни встретила его с поджатыми губами:
— Ты сегодня долго.
— Помогал мистеру Эдвардсу убрать все в спортзале. Там дверь закрылась, он ходил за ключом.
Эту отговорку Стивен успел придумать по дороге. Звучало правдоподобно, Летти, приняв ее, тут же расслабилась, но бабушка глянула на него подозрительно, и Стивен почувствовал, как у него краснеют уши.
Впрочем, бабушка ничего не сказала, а тут и дядя Джуд спустился, насвистывая «Там на зеленом холме» — любимый бабушкин гимн, так что чаепитие продолжалось без инцидентов, пока дядя Джуд не спросил:
— Видал, что с огородом?
Стивен кивнул, не поднимая головы.
— Как думаешь, чьих рук дело?
Стивен пожал плечами и принялся намазывать маргарином кусок хлеба, полагая, что ложь бессловесная — все же меньший грех.
Дядя Джуд тоже пожал плечами:
