Лена и Юлия утром видели косуленка, говорят, перескочил через дорогу и исчез в лесу.
А сегодня этот бедный вдовец, Генри Форс, продал на бойню последних двух телят. В два часа за ними приехал грузовик из Кальмара. Так что всего-то и осталось у него, что три коровы. Их пасет дочка, Вендела. Грустно, конечно, но деньги-то нужны.
Тут уж Элла права, подумал Герлоф. У отца Венделы Ларссон всегда было с деньгами туговато. Несколько тощих коров, да и луг не особенно. К тому времени их маленькая выработка уже не могла состязаться с большими каменоломнями на материке. Каменотесы нищали изо дня в день.
Он перевернул страницу.
Сегодня 27 июня 1957 года.
Давно не писала. Время идет так быстро, дел полно, а дни бегут и бегут. А иногда и писать неохота.
Настоящее лето, жарко и солнечно.
Герлоф что-то там перестроил на своей барже, и теперь пошел в Кальмар — опять надо проходить техосмотр. И девочек с собой взял. А мне в деревне и одной неплохо. В Боргхольме есть кружок кройки и шитья, но меня что-то туда не тянет. Они там в основном сплетничают — кого сегодня нет, о том и сплетничают. Сегодня, должно быть, мне косточки перемывают.
Полно фазанов слетелось. Одни петухи — наверное, к курам присматриваются. Тут уж глаз да глаз — не дай бог, снюхаются.
Этот бесенок опять приходил. Я ему дала овсяных печений и лимонаду. Он такой подвижный, вертится все время, ни секунды на месте не стоит, но кто он и откуда — молчит как рыба.
Надо бы его искупать. А волосы длинные, нечесаные — никогда таких не видела.
Герлоф настолько зачитался, что даже вздрогнул, услышав шум: к дому подъехала машина. Он торопливо закрыл дневник, сунул под одеяло и принял безмятежный вид. «Вольво» въехал во двор.
— Привет, дедуля! Мы приехали!
— Добро пожаловать! — крикнул Герлоф и помахал рукой. — С Пасхой вас!
Из машины появились Лена с младшей дочерью и Юлия с приемными сыновьями. Они начали выкладывать на траву сумки и чемоданы.
Все. Прощай, покой. Вся родня собралась. Внуки наскоро пообнимались с дедом и пошли в дом. Тут же включили телевизор или, может быть, радио — во всяком случае, двор заполнили звуки рока из открытого окна.
Герлоф опять вспомнил Великие пятницы своего детства.
— Как ты, папа? Все тихо-гладко? — Юлия положила руку ему на плечо, нагнулась и поцеловала в щеку.
— Все тихо-гладко, — сказал Герлоф. — И здесь тихо-гладко, и во всей деревне… Новые соседи приехали… ну, эти, у каменоломни.
— Симпатичные?
— Ничего. — Он вспомнил журнал Джерри Морнера и постарался вспомнить подходящее слово. — Оригинальные, сказал бы я.
— Надо пойти поздороваться?
— Не обязательно… я был вчера у них на вечеринке. Этого хватит.
— Значит, только мы — и все?
Герлоф кивнул. У него была еще одна родственница в Марнесе, внучатая племянница Тильда. Но она недавно нашла нового парня, и сейчас ей было не до Герлофа.
— И чем ты здесь занимаешься?
— Сижу вот… Мысли думаю.
— О чем ты думаешь мысли? — засмеялась Юлия.
— Так… ни о чем.
— Хочешь встать? — Она протянула ему руку.
Герлоф улыбнулся и покачал головой. Вставать ему сейчас не хотелось.
— Посижу пока.
Рано или поздно надо будет поговорить с дочками о дневниках матери. Может быть, они что-нибудь знают о странном посетителе. О бесенке… или как его назвала Элла? Бесенок?
30
Пасхальный обед удался, и все было хорошо, пока у Ниллы не пошла горлом кровь и она не потеряла сознание прямо за столом.
Пер все время пытался себя уговорить, что Нилла не так уж больна. Сейчас он себя ругал — обязан был догадаться. Она еще в субботу вечером выглядела очень плохо. Помогала ему резать овощи, но то и дело останавливалась и смотрела на доску, словно у нее не было сил.
— Устала?
— Да нет… спала плохо.
— Хочешь лечь? Иди поспи немного.
— Нет, не надо… я в порядке.
— А не хочешь погулять немного? Пройдись вдоль берега. Воздух замечательный. И Йеспера возьми с собой.
— Нет… не думаю. — Она опять взяла нож и продолжала резать овощи медленными, неуверенными движениями.
Пер наблюдал за ней краем глаза и все время мысленно повторял: ничего, ничего страшного, все обойдется.
Он починил лестницу еще во вторник — и взял за привычку каждое утро смотреть, не произошло ли чего. Накануне тоже посмотрел — все в порядке. Камни лежали так, как он их положил. После праздника опять займется строительством. Надо довести лестницу до края скалы.
Лужи на дне каменоломни понемногу высыхали. Летом они с Йеспером могут играть там в футбол.
И с Ниллой, конечно.
Он обошел дом и остановился у сарайчика, где Эрнст хранил инструменты. Бендежка, вспомнил он словцо. Нет, это не бендежка. Просто двухметровый сарай. На серых, потрескавшихся от времени досках кое-где сохранились следы фалунской красной краски. Два крошечных пыльных окошка и черная просмоленная дверь.
Толстая цепь от двери наброшена на крюк в стене. Но замка нет. Единственное, что мешает открыть сарай, — большой ржавый гвоздь. Пер принес гвоздодер. Гвоздь жалобно заскрипел, но поддался.
Воздух в сарае был очень сухой, повсюду лежала мелкая, как пудра, известняковая пыль. Пер заходил в этот сарай три года назад — после смерти Эрнста родственники хотели взять на память какие-то вещи покойного. Тогда исчезли отшлифованные подсвечники, солнечные часы из камня, изящный каменный скворечник. Остались бесчисленные скульптуры… если их можно было назвать скульптурами — никто не мог понять, что они изображают. Они лежали в куче на полу. Обработанные каменные блоки — толстые безголовые туловища, головы с провалившимися глазницами и широко раскрытыми ртами. Некоторые вообще не напоминали людей.
Перу сейчас было не до них. Он прикрыл дверь и пошел за газетой.
— Значит, ваш отец и есть знаменитый Джерри Морнер? — спросил Макс. — Я про него много слышал.
После вечеринки Пер ни разу не видел Макса Ларссона, но сейчас они столкнулись у почтовых
