Он почти добежал до дома и зажег все лампы — на улице было светло, но в доме царил полумрак. Тени по углам исчезли.
Четверть пятого. Восемнадцать часов до операции.
Пер несколько раз глубоко выдохнул и снял трубку:
— Привет, Нилла… Это я, папа.
— Привет.
Голос звучит глухо, но спокойно. Слышна какая-то музыка — должно быть, «Нирвана».
— Как ты?
— Хорошо.
— Что делаешь?
— Читаю… — Она сделал паузу. — Читаю и жду.
— Знаю… представляешь, как замечательно будет, когда все это кончится?
— Да… конечно.
Они разговаривали с четверть часа, и ему показалось, что у Ниллы с каждой минутой улучшается настроение. Пер тоже немного успокоился. Марика была на месте, она никуда не уходила весь день.
— Я тоже приеду вечером.
— Когда?
— Скоро… через несколько часов.
— Я, наверное, уже буду спать, пока ты соберешься. — Нилла устало засмеялась. — Они меня завтра разбудят очень рано… И мне велели протереться спиртом. Дезинъекция всего тела, как они сказали.
— Скоро увидимся! — сказал он и повесил трубку.
Он пошел к плите приготовить что-нибудь на ужин, и вдруг увидел на полу муху — первую в этом году. Большая, с синим металлическим блеском, она, видно, только что проснулась и еще не совсем пришла в себя — ползла медленно и неуверенно.
Пер мог бы раздавить ее без всякого труда, но именно поэтому он подобрал муху на старый конверт и выбросил за окно. Муха начала было падать, но ощущение полета придало ей силы — она расправила крылышки и полетела в сторону каменоломни. Даже спасибо не сказала, подумал Пер.
А за что, собственно, благодарить? Что не убил?
Поев, он остался за столом. Слушал громкое монотонное тиканье часов на стене и думал о Венделе Ларссон.
И правда, куда она подевалась?
Предполагать он, конечно, мог. Пошла искать свое детство. На маленький хутор в альваре или к валуну, который она называла эльфовой мельницей. Наверное, Макс Ларссон там уже искал… впрочем, он, скорее всего, ничего про это не знает.
Он набрал номер Ларссонов, но никто не ответил.
Было уже четверть шестого. Ладно, он сбегает на хутор Венделы, пока еще светло, а потом поедет в больницу. После бега он всегда чувствовал душевный подъем.
Он встал, натянул тренировочный костюм и вышел на улицу. Воздух был холодным и свежим, от пивного хмеля не осталось и следа. Он обернулся на виллу Ларссонов — ни одно окно не светилось. Их черного «ауди» тоже на месте не было.
Вилла Курдина была ярко освещена, но Перу почему-то не хотелось о них думать.
Где-то вдалеке послышался резкий хлопок, похожий на пистолетный выстрел, — дети, наверное, готовятся к фейерверку.
Ему расхотелось бежать, и он просто пошел быстрым шагом.
Скоро он уже был на хуторе. Газон за эти дни покрылся сочной зеленью. Вид был совершенно идиллическим, но он невольно покосился на покрытый травой и мхом прямоугольный фундамент. Теперь он знал, почему Вендела, когда показывала ему хутор, все время на него поглядывала. Это было все, что осталось от сгоревшего коровника.
Даже трава на нем была не такой изумрудно-зеленой, а какой-то серо-желтой. Но это, наверное, его фантазии, и ничего больше.
Он вспомнил Ганса Бремера и его увлечение пиротехникой. Для кого студия в Рюде была собственным домом? Для Джерри и Бремера. И если у кого-то была возможность напичкать дом зажигательными бомбами, так это у Бремера. Но Бремер лежал связанный на втором этаже и сгорел вместе с домом, хотя Джерри все время продолжал говорить о нем как о живом. Он утверждал, что Бремер ему звонил, что Бремер сидел за рулем того «форда» в Кальмаре… Бремер, Бремер, Бремер…
Пер не принимал слова отца всерьез — Джерри был болен, плохо ориентировался и вообще мало что соображал. Но почему он сам-то так уверен, что это именно Ганс Бремер, а не кто-то другой, погиб в огне?
А почему он должен сомневаться? И сестра Бремера это подтвердила, и полиция вряд ли могла сделать такую ошибку. У них есть зубные карты и отпечатки пальцев, а теперь еще и ДНК…
Он подошел к дому и постучал. Хозяева были на месте. Женщина, которая ему открыла, прекрасно помнила Венделу.
— Да-да, она заходила несколько недель назад… она, оказывается, жила здесь, когда была девочкой.
Пер кивнул и пошел дальше, перешагнул через покрытый мхом каменный заборчик и вышел в альвар. Земля просохла и покрылась бесчисленным множеством неприхотливых цветов и кустиков — тех, кому для жизни хватало тончайшего слоя земли на известняковых плитах.
Весна вошла в свои права, а он даже и не заметил, когда это произошло.
Несмотря на сухую и ясную погоду, он не встретил ни единой души. Все, наверное, уже расползлись по домам к накрытым к празднику столам. Где-то пела одинокая птица. Наверное, славка — черная или серая, песенка у них почти одинаковая.
Он прибавил шаг. Дорогу спросить было не у кого, он полагался только на свою память и способность ориентироваться. Он надеялся, что ноги сами выведут его к эльфовой мельнице.
66
Перу показалось, что он дошел чуть не до середины узкого острова. Наконец увидел на горизонте какую-то рощицу и побежал.
Через десять минут он согрелся, но потерял дыхание и снова перешел на шаг. Никаких камней видно не было, но на севере он увидел заросли можжевельника, показавшиеся ему знакомыми. Кусты стояли кольцом, точно в хороводе.
Подойдя поближе, он разглядел сквозь заросли контуры большого валуна. Это был тот самый камень, он узнал его по характерной угловатой форме. То самое место, что Вендела ему показывала.
Солнце вышло из-за туч. Оно висело на западе, уже довольно низко, — готовилось к закату. Тени кустов легли на траву длинными траурными лентами. Он начал протискиваться в узкий проход — и остановился. На траве рядом с камнем кто-то стоял. Маленькая худенькая фигурка.
Это был мальчик в джинсах и голубой, тоже джинсовой, курточке. Он повернул голову и улыбнулся.
Пер отвернулся, потом опять посмотрел на мальчика и несколько раз с силой зажмурился. Но мальчик не исчезал. Это явно была не галлюцинация. Лет восемь или девять. В руках — небольшой деревянный ящик.
— Привет, — сказал Пер.
Мальчик не ответил, и Пер подошел поближе:
— Как тебя зовут?
