только чувствовал, что над нами висит что-то грозное и неприступное. Итальянцы молчали. Непривычно было отсутствие ракет. Это характерная особенность позиций Клары. Ведь неприятельские ракеты все равно перелетали бы через наши линии, а наши ракеты освещали бы только нас самих.
Ночь здесь была настоящей южной черной ночью. С нетерпением ждали мы утра, и нам казалось, что оно опаздывает. Наконец рассвело, и мы по-настоящему приняли эти крутые позиции.
Да, здесь наше положение было трудное. Мы бессильно бились внизу, пробираясь лишь на невысокие террасы, а итальянцы сидели наверху. Стоило им только кинуть большой камень, и десятки наших солдат были бы уничтожены, а если бы они вздумали бросить ручную гранату… Но нет, все-таки дело обстояло не совсем так. Голь на выдумки хитра. Постоянная необходимость защищаться сделала людей дьявольски изобретательными. Ознакомившись поближе с положением, мы увидели, что наши позиции на Кларе превосходны. Много приложил тут стараний и труда начальник саперно-подрывного отряда дивизии полковник Хруна. Он снабдил наши низкие позиции изумительно простыми сетями против ручных гранат. Это были проволочные сети, из которых в мирное время делали садовые изгороди. Их натягивали на специальные рамы и расставляли с таким расчетом, чтобы все падающие сверху предметы скатывались по ним над головами солдат.
Начальник подрывного отряда седьмого батальона, капитан, инженер по профессии, с настоящим восхищением говорил о старике Хруне. После смены капитан остался со мной еще на день, чтобы окончательно передать эти сложные позиции.
В порядке смены рота Арнольда попала на правый фланг батальона, в середине позиций стала рота Сексарди, из этой же роты вышли два взвода, образовавшие передовые гарнизоны. Там, где стоял взвод Бачо, тянулся длинный незаконченный аппендикс, приближающийся крутым поворотом к краю верхней террасы. Бачо занял аппендикс, хотя это было и необязательно. Половина роты Дортенберга попала в резерв. Влево от нас, ближе к Сельцу, стоял четвертый батальон, а вправо, в направлении Вермежлиано — Редигулы, держал линию батальон егерей.
На наших позициях был виден многомесячный труд тысяч людей — массивные окопы, фланговые защиты из сотен мешков с землей и щебнем, и везде и всюду следы изобретательности, энергии и внимания. Бойницы сплошь стальные, местами они буквально обращены к небу, но когда выглянешь, видишь, что выстрелы винтовок точно направлены на бруствер неприятеля.
Капитан, мой коллега, горячо рекомендовал мне связаться с полковником Хруной, который уделяет этим позициям особое внимание.
— А капитан Лантош? — спросил я. — Ведь он наш непосредственный начальник.
Коллега снисходительно улыбнулся и махнул рукой. Когда мы с ним простились, уже вечерело. Прошел первый день.
Мы со Шпицем решили на следующий же день снять точную карту позиций и послать полковнику Хруне и Лантошу.
Первый день прошел в абсолютной тишине. Итальянцы, казалось, спали. Наши солдаты вылезли из своих нор, готовые ко всему, пробирались осторожно по стенам. Смены часовых происходили в мертвой тишине. Над нами, как громадный кулак, висела Бузи. Но обед прибыл вовремя, как только стемнело, и выяснилось, что на Кларе полагаются усиленные порции вина. Люди развеселились и начали уже снисходительно поговаривать о новых позициях. Из штаба батальона вначале звонили каждые пятнадцать минут, потом тоже успокоились.
Но днем пространство перед нашими окопами и проволочные заграждения представляли ужасную картину. Обуглившиеся трупы немцев и лохмотья убитых, висящих на проволоках, делали ландшафт нестерпимым. То тут, то там белели пятна хлорных дезинфекций, но это мало помогало. После атаки немцев прошел месяц. Большинство трупов уже совсем сгнило, но все-таки в полдень, когда солнце бросало снопы лучей прямо на наши позиции, в неподвижном воздухе стояло густое зловоние. Вот какова была Монте- Клара, квинтэссенция добердовского фронта.
На следующий день после полудня меня вызвал к телефону лейтенант Кенез. Кто-то называет мою фамилию, но это голос не Кенеза. Мой собеседник говорит по-немецки, и по его певучему акценту я узнаю полковника Хруну. Он направляется к нам. Мы встречаемся в устье главного хода сообщения. Старик в сопровождении своего длинного адъютанта быстро переходит от одного прикрытия к другому, хитро улыбается, шутит, предостерегает нас от итальянских стрелков, которые могут попасть даже в замочную скважину. Хруна прекрасно знает наши позиции. Его интересует правый фланг, он хочет пробраться через нас на 34-й участок, чтобы установить какие-то нужные ему данные.
Полковник держится настолько просто, что я решаюсь пригласить его к себе в каверну. Он принимает приглашение. Старик очень разговорчивый и приятный собеседник.
— Я уже предлагал нашему главному командованию великолепный способ атаковать Бузи. Атака должна быть произведена исключительно саперным методом. Надо сделать так, чтобы наступали не люди, а окопы. Для этого необходимо собрать достаточное количество строительного материала — мешки, щебень, цемент, бревна, выстроить рядом с Бузи, вернее, вплотную, такую же возвышенность и оттуда прыгнуть на итальянцев. Такую гору можно сделать очень быстро, но Лантош все настаивает на том, чтобы минировать Бузи.
Я не могу понять — шутит он или говорит серьезно. В его глазах миллион улыбок:
— А между тем, без шуток, движущиеся позиции — это не такая глупая вещь, как кажется. Они могли бы сделать очень интересной нашу прозаическую позиционную войну. Ну да ладно, все это мечты. — Полковник быстро опрокидывает рюмку коньяку и потом прибавляет: — Во всяком случае, это более реально, чем все фронтальные удары против Бузи, стоящие тысяч и тысяч людей, в то время как для защиты возвышенности требуется не более двух хорошо расставленных пулеметов.
Я слушаю старика, смотрю на его золоченый воротник и думаю: «И у него есть свой конек».
Полковник прощается. Я иду провожать его. В районе взвода Бачо Хруна останавливается и говорит:
— А этот аппендикс не мешало бы удлинить, кое к чему он, может быть, и приведет.
Старик со своим адъютантом уходит в направлении Вермежлиано.
Тихо. Только где-то вдали, у Сан-Михеле, как далекий гром, ухает артиллерия. В таких случаях выстрелы не слышны, а долетают только звуки разрывов.
«Да, это далеко, — думаю я. — И не твоя беда, когда не над тобой рвется шрапнель и ударяет граната».
Из своей каверны выходит Бачо. Он слышал последние слова полковника об аппендиксе и придирчиво говорит мне:
— А ну-ка, чтобы завтра твои саперы вместе с моими людьми принялись за дело.
Я вяло возражаю, но тут же, откуда ни возьмись, вырастает мой круглолицый помощник. Он уже знает, о чем мы говорим, и немедленно вступает в спор со своим вечным оппонентом.
— Саперы не обязаны занимать позиций. Это дело пехоты. Мы только работаем над позициями, прошу хорошенько заметить.
Бачо возражает мягко, по-товарищески, как и полагается старшему, но Шпиц горячится еще больше и спорит, желая доказать свою правоту.
— Знаете что, ребята, давайте-ка зайдем туда, в этот окопчик. Мой капрал сегодня доложил мне, что там превосходно слышно каждое слово из итальянских окопов. По его мнению, неприятель от нас не дальше, чем в десяти шагах, — говорит Бачо.
— Да, конечно, по прямой, по воздуху, — возражает Шпиц.
— Ошибаешься, не по воздуху, а по земле. Не будем спорить, там есть превосходные перископы, и можно убедиться на месте. Ну, кто со мной?
Бачо так повернул дело, что уклониться неловко, и мы все без всяких разговоров двигаемся к аппендиксу. Идем гуськом, пробираясь от одного выступа к другому. Чем дальше мы углубляемся в окопчик, тем больше он кажется нам ненужной и даже вредной затеей. Аппендикс вначале неуверенно извивается по плоскому месту, а потом каким-то змеиным поворотом забирается на верхнюю террасу. Вот тут, в расширенном конце окопа, и сидели люди из взвода Бачо.
Мы подошли к перископу. Действительно, невероятная близость: за путаными проволоками видны стальные щиты итальянского бруствера, мешки, камни.
