своим столом и пишет. Перед ним лежит наполовину исписанная страница. Кругом разбросаны бумаги, многие перечеркнуты, исправлены синим и красным карандашом. Видно, работа дается нелегко. Я не постучался к Арнольду. Почему? Неужели испугался встречи?..
Придя домой, застал у себя Гаала. Он принес донесение и хочет поговорить со мной. Прошу его прийти завтра. Я прочитаю и изучу его рапорт, тогда будем разговаривать. Гаал ушел, но задержался у Хомока и долго шушукался с ним. А потом, будто оставив в каверне свое сердце, тяжелыми шагами ушел взводный Петр Гаал…
Прошло два дня. Ни из полка, ни из бригады никакого ответа. Хусар исчез — ни слуху ни духу. А тут у нас нервная напряженность не ослабевает ни на миг. По нашим наблюдениям, работы неприятеля длятся уже три дня без перерыва. Это, конечно, небольшой срок, если итальянцам нужно проходить по сплошной породе. А если нет? Звуки бурения и постукивания приходят со слишком большой глубины, чтобы можно было говорить о результатах нескольких дней. Но, может быть, итальянцы готовились к этому случаю заранее?
Солдаты смотрят на будущее очень мрачно. Они предпринимают все шаги для того, чтобы выяснить действительное положение, с неослабевающей бдительностью следят за происходящим под нами и с дьявольской изобретательностью добывают свои данные. Я просто восхищаюсь ими. Какой изобретательный, неутомимый и способный народ!
Большая часть офицеров прикрывается маской неверия и говорит о подкопе с пренебрежением, но многие действительно не вдумываются в положение, предоставляя решить дело высшему командованию. Это невероятно, но господа офицеры потеряли чутье и не понимают происходящих событий. Они ждут эрцгерцога и надеются на то, что по его отбытии нас немедленно сменят.
Словом, мы ждем эрцгерцога, который обещает быть каждый день, и к вечеру выясняется, что не приедет. Солдаты уже обучены тому, что, как только эрцгерцог появится в окопах, весь батальон должен его встретить могучим троекратным «ура». Это «ура» должно прогреметь не коротко и четко три раза, а длиться минутами, как непрерывный крик ликования.
Вчера меня целый день посещали гости. Первым пришел Бачо. Открыто и просто спросил, каково мое искреннее мнение о подкопе. Я рассказал ему, что бурение сильно продвинулось вперед и трагедии можно ждать наверняка.
— Тогда нужно что-нибудь предпринять, — задумчиво произнес Бачо.
— Мне закрыли рот. Я свое дело сделал: мой рапорт болтается где-то между батальоном и полком. Возможно, что Кенез просто положил его под сукно. Но ведь капитан Лантош тоже знает обо всем.
Бачо помрачнел. Он наконец понял положение.
— Знаешь, мне начинает казаться, что вся история как-то слишком типична для нашей армии, — сказал я, еле сдерживаясь.
— Но ведь сюда собирается эрцгерцог, — возразил Бачо, — его бы не стали подвергать такой опасности.
— Эрцгерцог! Для эрцгерцога война — это коммерческое предприятие, а всякая коммерция связана с риском.
Бачо рассмеялся и хлопнул меня по плечу. Он стал прежним веселым, лихим лейтенантом. Я рассказал ему о своих сомнениях и о том, как прижал к стене Торму и Гаала. Гаал все знает и чувствует, как будто видит сквозь камень. Вчера он доложил мне, что подкоп меняет направление и сейчас идет под каверну третьего взвода. Ясно, что за какие-нибудь пять-шесть дней итальянцы не могли бы пройти так глубоко, если бы на их пути не встретилась естественная пещера.
— Да, брат, положение действительно серьезное. Завтра же поговорю с Кенезом. Тут надо что- нибудь сделать. Когда я прощался со своим взводом, зашла речь о подкопе. Солдаты сильно взволнованы, а офицеры так заняты предстоящим празднованием, что не видят дальше своего носа.
В передней кто-то спросил, дома ли я. Вошел фенрих Шпрингер.
— Пришел проститься, друзья, — непринужденно сказал Шпрингер, пожимая нам руки.
— Куда отправляешься?
— При штабе армии открываются курсы снайперов. Срок обучения пять недель. Буду здесь недалеко, в Набрезине. Сначала говорили, что поедем в Лайбах, но потом переменили. Ну, скоро снова увидимся. Сервус!
— Сервус!
В дверях Шпрингер обернулся.
— Да, Матраи, я хотел тебе сказать, что этот подкоп — не такая ерунда, как думает командование батальона. Я уже два раза слышал, как работают внизу итальянцы.
— Да ну, — махнул я рукой, — солдатские фантазии, а ты, офицер, поддерживаешь эти выдумки.
Шпрингер недоверчиво посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но передумал и, откозырнув, вышел.
— Удирает, определенно удирает. Ведь курсы начинаются через две недели.
— Ты думаешь?
— Нет, как тебе нравится? Драпу дал. Черт побери! — Бачо был возмущен.
— Чего же тогда ждать от солдат?
— Нет! — сказал быстро Бачо. — Штаб батальона каждый день осаждают десятки больных. Новак вчера доложил Шику, что, по его мнению, частые ранения в седьмой латрине являются самострелами.
— Ну?
— С тех пор как мы находимся наверху, у седьмой латрины было четырнадцать ранений и, за исключением одного-двух случаев, все легкие.
— Неужели?
— Да, каждый находит свой путь.
Бачо оставил мою каверну с твердым решением поговорить в штабе о создавшемся положении. Перед вечером ко мне зашел Дортенберг.
С ним поступили некрасиво. Ведь он старый лейтенант, временно командовал ротой, а сейчас командиром третьей роты назначили Бачо и Дортенберга сделали его заместителем. Неприятно. Хоть бы зачислили к какому-нибудь обер-лейтенанту. Дортенберг расспрашивал меня о подкопе и рассказал, что он уже был свидетелем небольшого взрыва у Сан-Мартино.
— Врагу своему не пожелаю, — говорил золотозубый, видимо, содрогаясь при одном воспоминании. — От такого взрыва нет спасения. Погибают не только те, под кем он происходит, но и все кругом. У Сан-Мартино взрыв был небольшой, но у всех находящихся в резерве — это в расстоянии полукилометра — из носа и рта хлынула кровь.
Я успокаивал лейтенанта очень вяло, с прохладцей, оставляя в его душе зерно сомнения.
— Смотри, ведь и командование батальона не верит в эту историю, — прибавил я в конце беседы.
Дортенберг ушел от меня в подавленном состоянии. У порога он повернулся, но, заметив Хомока, только махнул рукой и вышел.
Я был рад этим посещениям. Мне все казалось, что вдруг войдет Арнольд и спросит: «Ну, господин лейтенант Матраи, как обстоит дело с наблюдением?» Но, конечно, это была только фантазия. Зная Арнольда, я не мог ожидать его к себе.
Я радовался посещениям, потому что видел по ним, что офицеры наконец зашевелились. Последние два дня не прошли даром. Только Арнольд, наверное, был убежден в том, что я окончательно успокоился, подав свое донесение штабу батальона, с чьими указаниями не соглашался, и считаю вопрос исчерпанным. В эти дни Чутора два раза заходил в каверну и шептался со стариком Хомоком.
— Читает, — почтительно говорил Хомок.
Я действительно читал. Золя провел меня через темные ночи авантюрной войны. С вечера до рассвета созрела трагедия, кровавый постыдный конец. Какая аналогия! Читал и думал об Арнольде. Не случайно просил он Эллу прислать сюда эту книгу. Роман Золя помог мне вникнуть во все противоречия нашей армии, и я ужаснулся, чувствуя, что теряю воинскую стойкость и перестаю быть солдатом. Но это было еще только смутное подсознательное чувство.
Я буквально провалялся эти два дня. Хотя у нас еще были большие возможности, но ведь руки наши
