— Нет.
— Почему?
— Мне ничего не нужно от этого человека. У него есть жена и семья. Полагаю, можно не сомневаться в том, что они ничего обо мне не знают. Моей матери было восемнадцать, когда она покинула их дом, ему — вряд ли намного больше. Я ошибка молодости. Очень рада, что увидела его лицо, разгадала тайну своего рождения и узнала, что моя мать любила моего отца. Но я не хочу причинять ему боль.
— Ваши взгляды достойны восхищения, — улыбнулся он.
На вокзале я собиралась распрощаться с мистером Вагнером, каковое обстоятельство немало меня печалило. К моему удивлению, он купил обратные билеты до Перфлита нам обоим.
— Но вы остановились в Лондоне, — возразила я. — Пожалуйста, не надо ехать ради меня в такую даль.
— Даже не думайте возвращаться домой в одиночестве в столь поздний час, — настаивал он.
Нам пришлось разделить купе с тремя другими людьми и хранить молчание большую часть дороги. Я напряженно размышляла обо всем, что только что случилось. Когда мы вышли из поезда в Перфлите, мистер Вагнер произнес:
— Уже поздно. Я не успокоюсь, пока не провожу вас до двери. Где вы остановились?
Я помедлила, прежде чем ответить. Я знала, что мне придется изобрести какое-либо объяснение, если меня увидят у дома в обществе мистера Вагнера, но испытала облегчение, когда он высказал свое предложение. Ведь меня ничуть не прельщала одинокая прогулка по темным сельским проулкам.
Не без смущения я призналась:
— В Перфлитской лечебнице для душевнобольных, примерно в миле по дороге.
— В лечебнице для душевнобольных? Неужели?
Похолодало, и я плотнее закуталась в шаль.
— Я знаю, это звучит странно, но мой друг — владелец заведения. Дом большой и очень удобный.
— Слишком холодно, чтобы идти пешком. Подождите здесь, пока я схожу за кебом.
Извозчиков не нашлось, но мистер Вагнер уговорил местного жителя одолжить ему двуколку на час и, несомненно, весьма недурно заплатил за подобную привилегию. Когда хозяин экипажа радостно направился к трактиру, сжимая монету в руке, мистер Вагнер помог мне подняться в экипаж, а сам обошел его кругом, чтобы сесть на место кучера.
В этот миг поднялся ветер. Его яростные порывы взбаламутили кучу мусора, и пустые деревянные ящики с грохотом разлетелись по земле. Лошадь пришла в неистовство и тревожно заржала. Мистер Вагнер бросился к ней и обхватил ладонями морду, поглаживая и приговаривая низким, успокаивающим голосом. Затем он что-то прошептал ей на ухо. Под его ласками лошадь мгновенно затихла.
Когда мистер Вагнер запрыгнул на сиденье, я с восхищением произнесла:
— Вы умеете управляться с лошадьми.
— «Ветер рая — тот, что дует меж ушей коня».
Я узнала арабскую пословицу и улыбнулась. Мы тронулись. Вскоре я начала дрожать. Подозреваю, причиной тому было прикосновение бедра мистера Вагнера, а отнюдь не ночная прохлада.
— Возьмите мой плащ, — велел он, снимая упомянутый предмет одежды и накидывая его мне на плечи.
— Но вы замерзнете, сэр.
— Обещаю, что нет.
Некоторое время мы катили в тишине. Внутри меня подымалась печаль, поскольку я сознавала, что каждое покачивание экипажа лишь приближает то мгновение, когда нам с мистером Вагнером придется расстаться.
— Я благодарна вам, сэр, — пробормотала я. — Сегодня вы вселили в меня мужество, когда я более всего в нем нуждалась, дали мне сил осуществить мечту.
— Я рад.
— Как мне вас отблагодарить?
Не отпуская поводья, мистер Вагнер поднес мою руку в перчатке к губам и тихо ответил:
— Позволив вновь увидеться с вами.
Мое сердце лихорадочно забилось, и я ответила:
— Мы с мужем всегда будем рады вашему визиту, сэр, покуда мы в городе.
— С мужем? — Он уронил мою руку и издал низкий саркастичный смешок. — У меня нет ни малейшего желания навещать вашего мужа, мадам.
Я ничего не ответила. Мои щеки горели. Он взглянул на меня и спросил:
— Все эти недели, прошедшие со дня нашей последней встречи… вы думали обо мне хотя бы изредка?
— Разумеется, думала, — ответила я чужим голосом.
Он остановил лошадь и повернулся ко мне. Его красивое лицо светилось в лунном свете, когда наши взгляды встретились. Мистер Вагнер приложил прохладную ладонь к моей пылающей щеке — прикосновение столь интимное, что я не удержалась и ахнула. Тихим, глубоким голосом он произнес:
— А я только о вас и думал.
— Каждый день я гадала, где вы и как, — прошептала я.
— Я тоже. Я думал, вы потеряны для меня навсегда, и все же не мог вас забыть. Я никогда не смогу вас забыть, Мина.
Он впервые назвал меня Миной — фамильярность, дозволенная лишь самым близким людям. Мистер Вагнер наклонился еще ниже, между нашими лицами осталось всего несколько дюймов. Страсть вскипела в моих жилах. Мной овладело отчаянное желание ощутить прикосновение его губ. На глаза навернулись жаркие слезы, а в горле встал комок.
— Возможно, если бы мы впервые встретились до моего обручения, все могло бы повернуться иначе, — с трудом произнесла я. — Но я была помолвлена, а теперь замужем! — Я отстранилась от него и сбросила плащ. — Это неправильно. Неправильно! Простите. Я не могу больше видеться с вами!
Я распахнула дверцу, выскочила из экипажа и в мучительной тоске побежала по лесной дороге.
Я тихонько постучала в переднюю дверь лечебницы. Мне открыла служанка. Я поспешила в свою комнату, упала на кровать и разразилась слезами.
Ах! Глупость человеческого сердца! Что толку отрицать: я полюбила мистера Вагнера! Безумно, глубоко, отчаянно полюбила!
«Разве это возможно, любить двоих мужчин одновременно?» — печально спросила я себя.
Ведь я обожала мужа всем сердцем. Однако мои чувства к Джонатану отличались от тех, которые я испытывала к мистеру Вагнеру. Они были спокойнее и тише, основанные на долгой дружбе и уважении.
Сама мысль о мистере Вагнере, напротив, учащала мой пульс. Пребывание в его обществе, голос, прикосновение… наполняли меня таким волнующим возбуждением, какого я не испытывала никогда прежде. Попрощавшись с ним, я словно разрубила себя надвое. Но что же мне оставалось? Ничего! Ничего! Я замужняя женщина. Общество мистера Вагнера всегда служило для меня источником соблазна, которому практически невозможно противостоять. Я уже вышла далеко за рамки пристойности, проводя так много времени наедине с ним. Мысли, которые сейчас бурлили в моем разуме и сердце, не имели ничего общего с приличием и моралью.
Несколько минут я лежала на кровати и горько плакала, но знала, что это не поможет.
Собравшись с духом, я вытерла глаза и процитировала свой любимый сонет Шекспира:
