Скорость освобождения: киберкультура на рубеже веков

персональных роботов будут покупать вовсе не затем, чтобы они разносили людям бухло».^{490} Еще один теоретик киберкультуры Герард ван дер Леун полагает, что «секс — это вирус, который почти всегда начинает с того, что заражает новую технологию». Увы, но далеко не все сексуальные вирусы являются метафорой. СПИДом сегодня болеет 14 млн жителей нашей планеты, а по прогнозам ВОЗ (Всемирной Организации Здравоохранения) к 2000 году их число может достичь 40 млн человек^{491}. СПИД является главной причиной смертности молодых американцев от 25 до 44 лет и занимает четвертое место среди «убийц» женщин той же возрастной группы.^{492} «Русско- рулеточная» сущность секса 1990-х оказалась слишком не похожа на то, к чему так стремились многие и что мы скромно окрестили оргазмом он-лайн.

И все же тот бесспорный факт, что за всеми людскими помыслами в конечном счете скрывается секс и что компьютерные миры помогают безнаказанно предаваться разврату в эпоху СПИДа, не объясняет до конца наступление эры компьютерного секса. Как я уже говорил в первой части этой главы, секс в киберкультуре можно рассматривать лишь в контексте машинного секса и сексуальных машин, которыми изобилует психологический ландшафт XX века. И как следует из подраздела «Созданные для наслаждения», этот ландшафт создается по большей части мужскими фобиями и маниями: ДОН ЖУАН, мужская версия ЛУЛУ, был спроектирован, но так никогда и не появился на свет. Не было и «Виртуального Виктора» для женщин, потому что творческая группа Саэнса состоит исключительно из мужчин с гетеросексуальной ориентацией, которым, как поясняет сам Саэнс, «сложно работать с фантазиями другого сорта».^{493}

Мужские желания, перенесенные на машины,— периодически повторяющийся в киберкультуре подтекст. Хакер, парадигматический компьютерный маньяк,— архитип, прочно ассоциируемый в народном сознании с лохматым тинейджером, который целый день просиживает перед монитором, питается бутербродами, колой с кофеином и, что самое главное, находится в некой мистической связи со своим компьютером. Исторически сложилось так, что компьютерный маньяк — это мудила, а что еще делает мудилу мудилой помимо хлюпания носом и газового баллончика в кармане? Разумеется его полное неумение общаться с противоположным полом! Основой образа компьютерщиков-дегенератов явилось то, что, как заметил Стивен Леви в своих «Хакерах», «программирование являлось для них гораздо более важным делом, чем романтические отношения с девушками. Для них это просто был вопрос определения приоритетов. Хакерство заменило им в жизни секс». ^{494}

Все вышесказанное подтверждается наглядным примером из статьи журнала Omni, посвященной робопсихологии («исследование паталогии компьютерного века, заключающейся в ненормальной любви к машинам»). В ней один хакер говорит: «Жены у меня нет, (…) если, конечно, не считать многочисленных компьютерных железяк.^{495} Его «первой любовью» был комп из радиорубки. «Она проводила большую часть своего времени у или в моей постели, а когда ее не было рядом, мне хотелось срочно связаться с ней по радио».^{496} В книге «Душа новой машины» Трейси Киддер приводит воспоминания программиста о том, что некоторые компьютерные гении, проводящие все ночи напролет за программированием, «стали игнорировать своих подружек и постепенно бросали их ради ночных бдений за компьютером».^{497} Видимо, кто-то из них стал настоящей звездой и преуспел в главном деле их компании — создании микрокомпьютера; все они лихие программисты, чьи жены (если таковые имеются) неизбежно становятся «компьютерными вдовами». Как полагает знаток киберкультуры Джефф Саймонс, ничего смешного в этом нет:

«Все больше появляется литературы о вреде, который наносят компьютерные системы институту брака. (…) Корреспондент газеты Guardian Маклоклин приводит слова жены одного компьютерного фрика: «Все началось с того, что он начал засиживаться до поздна на работе, а я решила, что у него появилась другая женщина». Или вот такой случай: «Когда Лиза обнаружила, что злится и заводится всякий раз, как Карл пропадает в своей конторе, она поняла, что ревнует его к макинтошу, словно это реальная соперница».^{498}

По мере того как компьютер «феминизируется», сами женщины объективизируются. Усваивая женофобские представления о слабом поле как о иррациональных существах, движимых интуицией, эмоциям и, что самое страшное, плотскими желаниями, наиболее радикальные представители мужчин-технофилов видят в женщинах не более, чем просто «кривую, дырявую программу» (или на программистском сленге «клудж»— слово, которое в 1962 году компьютерный журнал Datamotion определил как «плохо работающее целое, собранное из несовместимых элементов» ^{499}). Рассуждая, как хакер из MIT начала 1960-х Стивен Леви пишет:

«Очевидно, что такие неэффективные и неэкономичные создания, как женщины, отнимали слишком много процессорных циклов и слишком много пространства в памяти. «Даже сегодня женщины считаются крайне непредсказуемыми,— заметил один хакер с PDP-6 почти двадцать лет спустя,— Так разве могли хакеры выносить столь несовершенные создания?»^{500}

Даже сексуальная привлекательность облекается в кибренетические термины: в книге «Душа новой машины» один из хакеров-железячников называет роскошную бабу «чудом биологической инженерии».

Точки пересечения секса и техники в хакерской культуре — и во всей киберкультуре в целом — особо хорошо видны на примере сленга. Компьютерные гении и даже целые корпорации поваляются друг перед другом скоростью и объемом памяти своих машин, что сильно смахивает на то, как мужики в раздевалках меряются своими физическими достоинствами. Журнал I.D. окрестил эту практику «мачофлоппингом», то есть «созданием пустого ажиотажа вокруг миллиардов и триллионов операций в секунду». В опубликованной в 1983 году «Настольной книге жителя Силиконовой Долины» (Silicon Valley Guy Handbook) можно встретить фразы вроде: «Я загружаюсь, а там в он-лайне она [компьютерная программа по имени Джули]. Со всем своим софтом. Ну и я тут же просчитываю время доступа к ее препроцессору».^{501} Даже будучи вырванным из контекста жаргон компьютерщиков («флоппик», «хард», «ввод-вывод», «шнур мама-папа», «слот», «джойстик») изобилует сексуальными инсинуациями. В одном из писем в журнал InfoWorld сотрудник рекламного агентства пишет, что его клиент, продавец программного обеспечения, воспринимает «компьютерное обеспечение как нечто незамысловатое, жаркое и глубокое».^{502}

Техно-эротизм, распространенный среди хакеров и киберпанков, часто сопровождается яростной ненавистью к «по-женски» слабому телу, для которого компьютерный сленг нашел презрительное словечко «мясо», не лишенное секусуальных ассоциаций. Изнуренное бессонными ночами, накаченное стимуляторами в виде кофе, колы и «мак-жрачкой» тело находится в рабской зависимости от жестокого эго, пытающегося приобрести статус и власть, которых оно не смогло добиться во всех более-менее значительных областях от школьных спортивных состязаний до социального взаимодействия. Зарождающиеся компьютерофилы, пишет Леви, были «из тех сверходаренных старшеклассников (…) со слаборазвитой грудной клеткой, что ошарашивали своими знаниями учителей математики и с треском проваливались на экзамене по физкультуре. Эти парни мечтали не о том, чтобы блистать на школьных вечеринках, а о том, чтобы попасть в финал Научной ярмарки, устраиваемой General Electric»^{503} . Чувствуя себя неловко в неудобных телах, которые как правило были мешковатыми или костлявыми, они грезили о том, чтобы достичь с помощью своих железных машин трансцендентного союза между «я» или «оно», союза, в котором было бы поровну от механического секса и божественного экстаза. Как отмечает Леви, «истинное оптимальное программирование наступит только тогда, когда все преграды между вами и компьютером будут уничтожены — идеал, которого вряд ли можно достичь до тех пор, пока хакерам не удастся каким-нибудь образом биологически совокупиться с компьютерами».^{504}