За все путешествие я ни разу не видела крыс. Мы все еще повязываем белые салфетки на шею и едим с белых тарелок, разрисованных синими флажками. Новый стюард иногда роняет тарелки, полотенца в каютах уже не так тщательно выглажены, но вода в душе за занавеской все еще пригодна для питья. Только вот письма моих друзей становятся все более редкими.
А мне о чем писать? О чем рассказывать? Что я теперь — заика, и пишу, соответственно, тоже через пень колоду? Пигафетта перестал рассказывать, его тень сделалась совсем маленькой, он не знает, слушаю я его или нет, потому что острова, на которых убили Генерал-капитана, давно остались позади. Туда поедут Кок и Стюард, единственные, должно быть, кто знает, в какой пещере спрятано тело убитого, но ведь они ни за какие блага не притронутся к мертвецу, да и некогда будет — потащат чемоданы, в которых полно картинок, каких я в этом путешествии уже не увижу.
Вот уже несколько дней я беспокойно топчусь на палубе — в кармане у меня шнурки для башмаков Нобеля, в поисках этих шнурков я обошла весь город, но выполнила единственное поручение, которое он мне дал. Нобель ведь знает, что до конца рейса его на берег не пустят, а он каждое утро рвет шнурки, со злости, так как Старший помощник с криком пинает ногой дверь кубрика, хотя мог бы открыть ключом, потому что у него есть ключи от всех дверей. Он орал и пинал дверь от отчаяния, так же как пил, перелистывал документы в скоросшивателях и прятался от Капитана. Матросы ненавидели его по утрам и вечерам, а после ужина опять ненавидели, собравшись в холле. По ночам во сне они точили ножи, это я отлично слышала, на цыпочках пробираясь по узким коридорам возле кубриков. И чем дольше продолжалось наше плавание, тем более вялыми становились движения матросов, когда они разбирали по сортам тяжелые болты и винты, оббивали ржавчину или красили поручни.
В наказание Старший помощник повесил матросов за бортом, привязав к релингам, отдав на растерзание муссону, и повелел привести корабль в надлежащий вид, но волны то и дело забрасывали матросов обратно, и, распластавшись без сил на палубе, они клялись отомстить, как только Капитан покинет корабль. Лишь боцман, человек, обремененный женой и детьми, снова и снова перелезал через релинг и неустанно красил борт и волны, с тем же рвением, с каким во всех портах мира прицеплял на канаты и тросы козырьки от крыс — большие круги из черной резины, через которые крысы перебирались играючи.
Зашнуровывая башмаки, Нобель объяснил, зачем красят корабль:
— Мы же пришли в город блестящих шелков и цветущих садов, — кричал он, натягивая шнурки. Зеркала дорог, пахучие фрукты, короткая расправа со всяким, кто плюнет на тротуар или перейдет улицу наискосок. «Город Льва», Singa Pura, крупнейший порт, здесь самые лучшие в мире краны, самые шустрые рабочие, самые прохладные такси на самых безопасных и чистых улицах. Неужели вы до сих пор не поняли, что выставляете себя на посмешище? Наденьте, ну наденьте наконец дамское платье! Не то схватят вас и повесят на первом попавшемся дереве тут, рядом, в Ботаническом саду, говорят, очень красивый сад.
А я вот уже не хочу быть красивой. Капитан давно понял, что я — самый бестолковый ученик, и никогда из меня не получится настоящего моряка. Но в последний день, перед тем как ему покинуть корабль, я попросила Капитана последний раз подняться вместе со мной на мачту и дала торжественное обещание не оборачиваться назад, не смотреть вниз, туда, где у фальшборта лежит шапка «зайца», до сих пор лежит — ветер не может ее унести, потому что она будто приварена там кем-то из матросов.
Капитан сунул мне в руки перчатки и полез на мачту. Ветер был крепкий, корабль качало, но я смотрела только на спину Капитана и не видела ни птиц, ни дельфинов, ни шапки «зайца», которая уже выцвела и вылиняла, потому что боцман всякий раз забывал покрасить ее свежей краской.
— Только не думайте, что если океан огромен, то и тут места хватит на двоих, — сказал Капитан, когда мы добрались до «вороньего гнезда». — Все держишь в руках — себя, списки пассажиров, пустую казну, весь корабль, со всем, что на нем есть. Но чем меньше места, тем старательнее избегаешь кого-то. Бывает, кораблям грозит опасность столкновения в узком фарватере, хотя курсы заданы не пересекающиеся. Если вовремя изменить курс, ничего не случится, легко можно разойтись. Не поняли? Вы что же, думаете, я не знаю, что вы тайком читаете журналы и справочники? Вам отлично известно, что, если курсы пересекутся таким образом, что возникнет опасность столкновения, уходить должен тот, у кого другой по правому борту.
— Правый борт — это борт корабля, — с готовностью подхватила я, — на котором оказывают последние почести, причем избегают излишних рукопожатий, взглядов в упор и без дела не ходят на нос.
Капитан облегченно вздохнул.
— Согласно правилу, — продолжала я, — приветствие осуществляется посредством легкого помахивания поднятой вверх правой рукой. Если же обязанный уступить дорогу по какой-либо причине не сделает этого, потому что выпил, или замечтался, или рассчитывает на более интересные приключения, необходимо произвести маневр. Таковой маневр называется маневром последней минуты, но горе тому, кто дотягивает до этого мига, ибо в этом случае столкновение, как правило, неизбежно.
Должно быть, следовало объяснить эту мысль более подробно, но тут я посмотрела вниз, увидела шапку «зайца» и сразу начала заикаться. Я шлепнула себя по физиономии, но Капитану лучше меня было известно, что наше несчастье — не важно, на суше или на море — именно в том и состоит, что мы не способны отличить последнюю минуту от предпоследней, и горе тому, кто покидает праздник после всех гостей, а корабль — после крыс.
Спустившись с мачты, я начала спотыкаться — на палубе не повернуться, кругом канаты, тросы и шланги, кисти и краски в ведерках, ноги Нобеля, который заснул возле канатов, хотя Старший помощник отдавал команды все тем же громовым голосом: перед приходом в Сингапур надо как следует начистить шкуру нашего старого доброго битюга.
В глазах Старпома я увидела отчаяние — в Сингапуре при инспекции на верфи ему придется отчитываться, а матросы еле шевелились, разморенные зноем, бродили по кораблю, как лунатики, и от воплей и кулаков Старпома забивались в щели между контейнерами, пили там воду и в мечтах видели себя судовладельцами.
А за что им любить этот корабль? Он не принадлежал какому-то одному владельцу, а был разделен между маклерами, агентами, стоматологами и пенсионерами, которые сами не перенесли бы морского путешествия, и потому никогда не увидят свою собственность; одному принадлежит мостик, другому — двигатели, третьему — палубы, а господину Хапполати — мебель в каюте судовладельца, где, по его словам, он оплатил ковер, который никогда не заменят новым.
За полуоткрытой дверью каюты рядом с моей я увидела Нового Стюарда, нанявшегося на корабль впервые в жизни, он на коленях ползал по ковру, пытаясь отчистить довольно большие пятна. Я услышала за своей спиной шаги жены Хапполати, на стекле отчетливо выступили отпечатки расплющенного носа, в ушах зазвучал тихий властный голос, и я не выдержала — опустилась на колени рядом со Стюардом и показала, как надо чистить ковры, — ласково, словно шкуру усталой рабочей лошади.
— Еще что выдумали! — закричал Старший помощник, отлично знавший, что я вот уже много недель кряду пренебрегаю обязанностями пассажира, несмотря на то, что дала расписку, обязавшись не менять самостоятельно постельное белье, не разделывать рыбу, не бросать за борт бутылки, тайком не пришивать на матросские рубахи оторвавшиеся пуговицы, не покупать безнаказанно кому-то шнурки и не помогать зашнуровывать башмаки. Он знал и то, что с некоторых пор я повадилась обедать в матросской кают — компании, уже не в силах вынести этого зрелища — когда Жестянщик, поев, выкладывает на скатерть рядом с ножом для фруктов свою челюсть.
Старпом помог мне подняться, проводил на палубу и, подведя к светящемуся ящику, завязал мне глаза — решил сделать сюрприз, показать наконец, что же там внутри. На этом самом ящике во время воскресных богослужений откупоривали бочонки, возле него супруги Хапполати раз эдак сто сфотографировались на фоне заката, а еще в него могут забраться «зайцы», если им не найдется места в контейнерах.
Я услышала, как загремели ключи, потом заскрежетали замки, но вот Старпом сорвал повязку с моих глаз, и я увидела: на дне ящика лежали наши шансы на спасение — громадные костюмы из красной ужасной
