на 25 кабельтов. Пользуясь этим, на левом крыле мостика кто-то из офицеров-артиллеристов азартно крутил верньеры микрометра, поминутно выкрикивая дистанцию до цели. От организованной наводки и единого управления огнем остались одни воспоминания, каждое орудие теперь вело собственную войну, но и такая стрельба иногда давала свои плоды. От очередного попадания вздрогнула носовая башня японского броненосного крейсера. С ее потолка посыпалась стеклянная крошка от разбитых лампочек и оптических приборов управления стрельбой. Снаряды носовой башни стали ложиться неприемлемо далеко от цели, и спустя десять минут изменить курс и стать бортом к 'Авроре' пришлось и командиру 'Идзумо'. За упрямого русского принялись артиллеристы кормовой башни и казематных шестидюймовок. Но все это было для 'Авроры' всего лишь отсрочкой неминуемой гибели.
После очередного взрыва на борту из машинного прибежал посыльный кочегар, с известием о медленном затоплении средней кочегарки, и что 'минуты через три придется заливать топки в ее котлах, а то рванет'. Снижение скорости до 16 узлов, вызванное через четверть часа падением давления пара, позволит японцам подойти на 20 кабельтовых, и, значит, время жизни 'Авроры' теперь измерялось уже не часами, а минутами.
– Кто-нибудь, найдите мне минных офицеров, или хоть кого, кто вообще уцелел из минеров! Мне нужен рапорт о боеспособности минных аппаратов! – проорал из прорези рубки, испещренной множеством попавших осколков Засухин, – и на баке, пошлите посыльного в лазарет, пусть скажет докторам, чтобы готовились к спасению раненых.
– А ты братец, – обратился командир к ожидавшему ответа кочегару, настолько жадно глотавшему свежий воздух, что Анатолий Николаевич невольно подумал, – 'воистину перед смертью не надышишься', – скажи своим, чтобы как зальют топки, шли в лазарет и помогали, как пойдем ко дну, вытаскивать раненых наверх. Самим им не выкарабкаться.
Сам он, перекрестившись, набрал полную грудь воздуха и попытался оповестить команду, по крайней мере ту ее часть, что могла его слышать, о своем решении:
– Братцы! Товарищи мои! Вы до конца выполнили свой долг! Нам осталось только показать желтобрюхим макакам, как гибнут русские моряки! Как только мне доложат, какие минные аппараты у нас еще боеспособны, я пойду на японца. Если он с дуру не отвернет – мы попробуем подорвать его минами. Если у него хватит мозгов, и он начнет отходить…
– Япошки отворачивают, – раздался удивленный голос последнего оставшегося на мостике сигнальщика, держащего бинокль левой рукой. Его правая рука, перебитая осколком полчаса назад и перетянутая веревкой для остановки кровотечения, безжизненно висела вдоль тела.
– Куда отворачивают, становятся к нам другим бортом? Неужто мы им настолько повыбили артиллерию на левом? – удивился Засухин.
– Никак нет, вообще отворачивают, уже кормой к нам стали… – ответил сам ничего не понимающий матрос.
Пришлось Засухину, намертво закрепив руль, выйти из рубки на мостик и самому всмотреться в далекий дымчато-серый силуэт. Под ликующие крики уцелевших комендоров, он оторопело наблюдал, как развернувшийся японец уходит на восток. Спустя примерно час и еще одно попадание восьмидюймового снаряда, ополовиневшего кормовую трубу 'Авроры', 'Идзумо' исчез за начинающим темнеть горизонтом. Счастливое избавление было настолько непонятно офицерам 'Авроры', что с четверть часа на ней не предпринимали вообще ничего. А еще спустя сорок минут небо на востоке озарилось парой далеких, но очень мощных взрывов. Все моряки на верхней палубе 'Авроры', занятые растаскиванием обгорелых завалов, и спешным ремонтом не до конца угробленных орудий, как по команде уставились на восток. Что могло рвануть так, чтобы вспышка осветила пол неба, было совершенно не понятно. Тем более не объяснимы были два взрыва.
– Наверное на 'Идзумо' нашим шальным снарядом взорвало погреба! – радостно предположил молодой мичман-артиллерист.
– Ну да, – остудил чрезмерные восторги подчиненных Засухин, – полтора часа летел снарядик. Воистину – шальной. Ну и даже если, второй взрыв через пять минут после первого, это в честь чего? Второй шальной заблудившийся затяжной взрыв?
– Но тогда что это было? – задумчиво проговорил лейтенант Прохоров, старший штурманский офицер крейсера, пытающийся сообразить, как ему сподручнее определить место 'Авроры' в океане, если секстант во время боя немного погнуло…
– Боюсь этого мы никогда не узнаем, Константин Васильевич. Лучше скажите мне, каким курсом нам ползти во Владивосток, и как его взять если все компасы у нас поразбивало?
– Идем Норд Ост двадцать, а определяться пока придется по Полярной звезде, благо облаков нет. Может к утру сооружу какое – нибудь подобие компаса, из магнита в чашке с водой. Помните в корпусе была курсовая работа? А пока – только по звездам, ака Магелан с Колумбом.
До Владивостока раненая 'Аврора' добиралась три дня. 'Лена' подошла туда днем позже, и только из возбужденного рассказа слегка пришибленного Рейна Засухин узнал причину столь странного бегства 'Идзумо' с поля выигранного японцами боя.
Рейн, не обращая внимания на настороженное перешаптывание офицеров, вновь взял курс на японские транспорта. Из – за лопнувшего паропровода – экстренный режим работы и повышенное давление при бегстве от 'Идзумо' не пошли на пользу механизмам 'Лены' – он отстал от пары 'Аврора'/'Идзумо' на час. Зато когда он появился у транспортов, японский крейсер был уже слишком далеко от них. 'Чихайя', уподобившись хромой овчарке, согнала наконец охраняемые суда в кучу, и как раз закончила подбирать со шлюпок команду утонувшего транспорта. Второй подорванный 'Авророй' 'Мару' пока держался на воде, и мог бы даже быть дотащен до берега. Но – у командира 'Лены' было на этот счет другое мнение. Занятые ремонтом, моряки 'Чихайи' слишком поздно опознали в транспорте на горизонте вернувшуюся, против всех законов здравого смысла, 'Лену'. Именно истошный радиопризыв авизо и заставил Идзичи, во второй раз за день, бросить недобитую жертву.
Для начала 'Лена' закончила работу 'Авроры' со вторым торпедированным ей транспортом. После попадания еще одной торпеды тот исчез с поверхности моря менее чем за минуту. С 'Чихайи' к этому моменту могли стрелять только одно 120 миллиметровое орудие и три трехдюймовки. По авизо вели огонь три 120 миллиметровых орудия 'Лены', в секторе обстрела которых не было японских транспортных судов. Остальные же русские пушки лупили по огромным силуэтам купцов, которые были гораздо более легкой и важной целью. Один из них, и так подожженный ранее Засухиным, в дополнение к дыму пожара окутался еще и паром из прошитого двумя снарядами котельного отделения, начал медленно садиться на корму. Команда вываливала шлюпки…
После этого Рейн в упор, не обращая внимания на редкий обстрел с авизо, подорвал торпедой еще один транспорт. Но, как выяснилось, сближение с пароходом на дистанцию в три кабельтова, безусловно облегчившее наведение торпед, было все же опрометчивым. 'Синако Мару' перевозил боекомплект к осадным одинадцатидюймовым орудиям. От взрыва торпеды последовательно и практически мгновенно сдетонировали все три трюма парохода, забитых снарядами и пороховыми картузами. Умирающий транспорт поступил подобно истинному самураю – его убийцу 'Лену' практически завалило обломками жертвы. Самого Рейна, любовавшегося на дело рук своих с мостика, взрывной волной так приложило о стену ходовой рубки, что в последующие десять минут боем командовал старший офицер 'Лены'. Придя в себя командир, не успев даже выплюнуть выбитые зубы, отдал приказ атаковать второй удирающий транспорт.
– Только в этот раз скажите минерам, чтоб не сачковали и стреляли хотя бы с семи кабельтов, – мрачно хмыкнул Николай Готлибович, глядя на вонзившийся в высокий борт 'Лены' якорь, еще недавно принадлежавший разорванному взрывом на куски со всей командой японскому пароходу. Второй японец рванул тоже эффектно, но куда менее болезненно для 'Лены'.
Офицеры крейсера вопросительно уставились на командира в ожидании дальнейших указаний. Но Рейна сейчас больше волновал вопрос, как это он умудрился выбить два зуба, ударившись затылком о стенку рубки? Увы, от оформившейся в итоге мысли окончательно разобраться с надоедливой 'Чихайей', которая продолжала упорно и результативно обстреливать 'Лену' из носового орудия, пришлось отказаться. Дым на горизонте мог принадлежать только 'Идзумо', и Рейн приказал ложиться наконец на курс Норд Ост двадцать, и опять дать самый полный. Похоже что легкое сотрясение мозга и травматической удаление двух зубов, несколько успокоило наконец его деятельную натуру…
