великий Василий. Он утвержден преданием Церкви, ибо она своими делами, в святых храмах совершаемыми, и приношениями возвещает под небом, что от начала, от первой вести божественной поставлялись святые изображения, которые вы ныне осуждаете. Итак, взгляните же на законодательство Церкви по вопросу сему!' [1341]. Исходя из обычая и предания, литургический закон распространяется не только на совершение евхаристии, но и на иконописание. Благодаря таким доводам 'при Ирине и Феодоре торжеством иконопочитателей было восстановлено единство литургии и искусства' [1342], а также единство литургии и вероучения в официальном византийском богословии, которое вновь (как до начала иконоборческого движения) стало богословием литургическим.
По византийскому определению литургическое богословие — такое богословие, в котором восхваление и поклонение Церкви, выраженное в ее литургии, одновременно определяют ее вероисповедание и определяются им. Если, восхваляя Бога, литургия говорит о Нем 'немолчными славословеньми' [1343], то, таким образом, богословие определяется как славословие. Трисвятое, берущее начало в Книге пророка Исайи (Ис.6:3), можно назвать 'богословием', а 'золото' [1344], о котором говорится в Первом Послании к Коринфянам (1 Кор.3:13), представляет собой 'богословское тайноводство' [1345]. Евангельская история об Иисусе, пришедшем во храм, становится источником 'богословия' [1346]. Ясно, что это слово соотносится не только с теми размышлениями и систематизацией, которую совершает человек ученый, но и с вероучением, излагаемым в поклонении и наставлении [1347]. В таком 'богословии' у поклонения особое предназначение, так как оно помогает постичь непостижимое. На вопрос: 'Кто может понять воплощение?' — Максим отвечает: 'Сие может постичь только вера, в молчании почитающая Слово' [1348]. Веру можно определить как 'согласие, лишенное умствования и недолжного любопытства'; с помощью такой веры обретается благодать, Святым Духом наделяющая человека особым ведением, благодаря которому он принимает 'то, что преданием дано кафолической Церкви' [1349]. Не требуя логических доказательств и не вдаваясь в словопрения, вера просто и без принуждения соглашается с явленной истиной, принимаемой 'только верою' [1350].
Можно было дать развернутое определение веры в соотнесении с учением и литургической практикой. Когда иконоборцы просили показать, где именно христианам заповедано почитать иконы, Никифор указывал на 'веру, а также на внутренний добровольный порыв верующих к божественным предметам'. К этому присовокуплялся и 'обычай, унаследованный Церковью через предание, подтвержденный многим временем и доселе преобладающий'. Все это согласуется как с 'естественным законом внутри нас', так и с 'законом, начертанным буквами' [1351] . Традиционная литургическая практика получала право на существование в рамках такого авторитета (где она согласовывалась с православным исповеданием церкви). Литургия Василия говорит о том, что Господу 'подобает… всякая слава, честь и поклонение' и что 'достойно… Тебе хвалити, Тебе пети, Тебе благословити, Тебе кланятися' [1352].
Учение основывалось на этом славословии, которое, в свою очередь, согласовывалось с этим истинным учением, ибо 'как слово Евангелия' распространилось по всей земле, так распространилось и 'должное славословие и поклонение' [1353]. Церковь является святой, апостольской и православной, если она 'в послушании приемлет все божественные предметы и с верою и несомненно пред ними благоговеет, их чтит и им поклоняется' [1354]. Связь между 'восхвалением и исповеданием' Феодор Студит усматривает в почитании святого креста, который является смысловым средоточием того и другого [1355] . Памятование о Христе, совершаемое 'в каждом обряде' богослужения, просвещало ум, так как, участвуя в ангельском песнопении при рождестве Христа [1356], Церковь получает возможность 'созерцать невыразимое' и постигать непостижимое [1357]. То, что в евхаристии совершается Церковью 'в воспоминание' о Христе [1358], одновременно представляет собой 'в полноте явленное знание', 'участие в божественных тайнах' и послушание 'заповеданному божественным преданием' [1359].
Божественное предание нашло свое самобытное выражение в творениях Иоанна Дамаскина. В его 'Источнике знания' собраны философские предпосылки, изложено полемическое историческое развитие и дано православное выражение самобытных восточных религиозных догматов. 'Подобно пчеле, — пишет он, — я должен собрать все сообразующееся с истиною, отыскивая помощь даже в сочинениях наших врагов… Я предлагаю вам не мои заключения, но трудолюбиво добытые известнейшими богословами, тогда как я лишь собрал их и, насколько это возможно, свел в одну книгу' [1360]. Прибегая к помощи философии и основываясь на предании, он сводит воедино результаты христологических споров, восточный взгляд на ангелов, святых и иконы, а также решение этических и практических проблем. Его труды стали классическим изложением восточной догматики, и вплоть до Реформации их влияние сказывалось на почти всех известных богословах Востока и Запада, хотя, правда, отмечалось, что 'на Западе влияние Дамаскина, вероятно, было больше, чем на Востоке, в силу одного обстоятельства, которое, конечно, в каком-то смысле было случайным, и которой заключалось в том, что его 'Изложение', переведенное сравнительно рано, стало одним из тех немногих мостов, благодаря которым схоластика получила доступ к литературному наследию греческих отцов' [1361]. Особое значение имело то, каким образом это изложение (вместе с другими, которые за ним последовали) соотносило икону и воплощение, поклонение и догмат, благочестие и богословие.
Основываясь на предании, литругическое богословие находится в неразрывной связи с вероучительными положениями и обычаями православного прошлого. Обычай коленопреклонения утверждается, например, потому, что он унаследован 'от отцов' [1362] . Верность отцам и их преданию предполагала проведение различия между тем, что имело 'подтверждение в догматической формуле', и тем, что представляло собой лишь 'воззрение, пусть даже изложенное святым', хотя и оно, конечно, имело некоторую силу, так как было унаследовано из того же предания [1363]. Кроме того, было важно отличать формулы, изложенные специальным языком богословия, от верований простых людей, хотя это различие касалось не столько содержания, сколько формы [1364]. Писание, служившее оружием против еретиков, было основой народного благочестия, что видно на примере матери Феодора, которая, выполняя дела по хозяйству, заучивала наизусть и читала псалмы 'божественного Давида' [1365]. Место, где воедино сходились научная экзегеза Писания и его благочестивое чтение, специальный догматический словарь человека сведущего и безыскусное утверждение простеца, представляло собой литургийную 'мелодию богословия'. Любое вероучительное положение православного символа веры являлось литургическим, так как символ читался на литургии. Тем не менее некоторые из них были литургическими в особом смысле этого слова, потому что в богослужении они выражались полнее, чем в догмате. Даже после того как какие-то из них соборное определение, в конечном счете, признавало православными, они как тогда, так и в каком-то смысле в дальнейшем, в принципе, всегда принадлежали не столько сфере догматической, сколько литургической.
Среди них прежде всего надо назвать учение об искуплении [1366]. Говоря об 'исцелении от всех сих зол', 'кратчайшем пути ко спасению, истинной любви к Богу, согласной с Его познанием', Максим, однако, продолжает: 'Ибо это есть истинное поклонение, подлинно угодное Богу, строгое укрощение души добродетелями' [1367]. Именно в нравственном смирении и литургическом поклонении возвещается смысл спасения. В самом начале Литургии Василия в молитвенном обращении иерея ко Христу звучат такие слова: 'Господи Боже наш, егоже держава несказанна и слава непостижима, егоже милость безмерна и человеколюбие неизреченно' [1368]. Смысл сказанного, а также характер совершенного спасения уточняются в литургических апострофах ко святому кресту. Христос 'даде Себе измену смерти' и 'сошед крестом во ад, да исполнит собою вся, разреши болезни смертныя: и воскрес в третий день, и путь сотворив всякой плоти в воскресение из мертвых' [1369]. Первозначность Христова воскресения по отношению к совершившемуся искуплению еще более подчеркивается за счет
