[2355]. Христос пришел во исполнение пророчеств Моисея и других пророков, и поэтому являет конец пророчества [2356]. Иоанн Креститель был последним из пророков: после него уже не будет никаких предсказателей, ибо пришел Тот, о Ком пророчествовали [2357]. Поскольку в истории иудейских пророков Иоанн занимал столь важное место, Мухаммед страшился, что люди скажут: 'После Христа у нас нет никаких обетований какого- либо другого пророка. И как ты смеешь именовать себя апостолом Божиим и пророком?' [2358]. Образ Иоанна Крестителя стал излюбленной темой в спорах мусульман с христианами. Когда обе стороны сходились на том, что он действительно был великим пророком [2359], возникал вопрос: 'О чем же он пророчествовал?' Ответ гласил: 'Ни о чем, кроме Христа' [2360]. Это давало ему звание пророка, однако лишало такого звания Мухаммеда, и, кроме того, Христос обретал статус, превышавший пророческое достоинство, ибо был Тем, о Ком свидетельствовали все пророки от Авраама и Моисея до Иоанна Крестителя [2361].
Поэтому, переходя из ислама в христианство, надо было возгласить: 'Анафематствую учение Мухаммеда, глаголющего, что Христос не есть Сын Божий, но апостол и пророк' [2362]. Ранние христиане не довольствовались усмотрением в Иисусе лишь апостола и пророка, видя в Нем Самого Сына Божия [2363]. Ведь если бы Он 'был лишь пророком, то тогда сказал бы: 'Да знают Тебя, единого истинного Бога, и Моисея с другими пророками, и Иисуса' [2364]. Кроме того, обращаясь к новозаветному сопоставлению Иисуса с ангелами [2365], можно было сказать, что никому из ангелов и ни единому пророку Бог не сказал: 'Я ныне родил Тебя' [2366]. Заостряя внимание на Христе как Учителе, Феодор Мопсуэстийский и Несторий способствовали тому, что именование Спасителя пророком стало вызывать сомнения. Согласно Кириллу Александрийскому, если и можно прибегать к такому именованию, надо также признать, что Он 'не некий пророк среди прочих' и наделен не просто 'благодатию пророчества', но, будучи Словом Божиим, обладает Божией природой [2367]. Поэтому (вероятно, не имея в виду полемику с исламом) Максим счел возможным изобличить как несторианскую ересь мысль о том, что Христос — только пророк, наделенный благодатью пророчества [2368]. Несмотря на то что в Библии это именование получило безусловное признание, Церковь не была готова обсуждать, как именно мусульмане соотносят его со Христом, поскольку складывалось впечатление, что в результате этого соотнесения Христос как бы становился 'неким пророком среди прочих' [2369]. Моисей и Илия появились с Ним на Горе преображения, чтобы, как пророки, 'решительно свидетельствовать, что Он есть Владыка и Господь всех пророков и всего творения' [2370]. Подобно тому как мусульманское понимание монотеизма заставляло христиан отстаивать учение о Троице, мусульманское осмысление пророчества вело к апологии догмата о лице Христа.
Отождествляя Христа не только с пророком, но и со Словом, Коран в какой-то мере заложил основу такой апологии [2371]. 'Если Христос есть Слово Божие, то почему вы зовете Его пророком?' — спрашивали христиане [2372]. Тот, Кто, согласно Корану, является 'апостолом Бога и Его Словом' [2373], должен быть больше апостола. В христианском платонизме, характерном для византийского богословия, именование Словом означало, что именованный творит 'причины всего сущего, то есть образцы, иначе именуемые идеями', из которых, в свою очередь, возникает разумные и зримые миры [2374]. Просто пророку такое не по силам. Даже если учение Платона об идеях и не давало оснований для христианского понимания Иисуса как воплотившегося творческого Слова, свидетельство против ислама брало начало в именно в идее Логоса. Согласно Иоанну Дамаскину верным выражением такого свидетельства было возвещение, гласившее: 'Исповедую единое Слово Божие, несотворенное в Своей ипостаси' [2375]. Феодор Абукирский, писавший на арабском, сформулировал это так: 'Аллах, и Слово Его, и Дух Его суть единый Бог' [2376]. Варфоломей Эдесский, видя, как Коран понимает Слово, отвечал так: 'Что до меня, то ведаю Слово Божие как 'свет от света' [2377]. Поскольку, пребывая в превратной неприязни к идее троичности, мусульмане отвергали Троицу, их заблуждение неизбежно сказывалось даже в их обращении к учению о Логосе.
Таким же образом обстояли дела и с их толкованием рождения Иисуса Христа от Девы Марии. Христиане не раз с удивлением обнаруживали, что наряду с различными ложными воззрениями на Иисуса Мухаммед учил, что Христос родился от девы [2378]. Дабы как-то объяснить столь неожиданное православие в 'предтече антихриста', они сформулировали определенный принцип толкования, согласно которому 'он исповедует рождение от девы по бесстыдному дерзновению и против своего желания' [2379]. Насколько Мухаммед не понимал, кем была Дева Мария, можно судить еще и потому, что он ошибочно полагал, будто христианская Троица состоит из Отца, Матери и Сына. Кроме того, в Коране Мария, мать Христа, отождествляется с Мариам, сестрой Моисея, и на это смешение христианские критики мусульманства не раз обращали внимание [2380], восклицая: 'О, сколь многие лета у Девы!' [2381]. Бесспорным, однако, остававлся тот факт, что 'во всем Коране самые теплые слова сказаны о Христе и Его матери. Христос предстает там как весьма самобытное существо, но Его мать описывается еще живее. Коран воодушевляет на благочестивое поклонение Марии, которого у мусульман могло бы быть больше' [2382]. Когда в ответ на доводы ислама христиане подчеркивали значение Девы в ветхозаветном пророчестве [2383], они, по крайней мере, отчасти, связывали свою мариологию с коранической. Нельзя было не признать, что 'во всем Коране Мухаммед и его мать Амина не удостаиваются таких похвал, какие обращены к Господу нашему Иисусу Христу и Святой Деве Марии, Богородице' [2384]. Кроме того, они признавали, что, в отличие от некоторых христианских ересей, ислам не отвергал человеческой природы Христа, даже если и учил, что вместо Него был распят кто-то другой [2385]. Так или иначе, но даже в тех аспектах, где мусульманское учение и православная христология Церкви как будто были единомысленны, последователи ислама 'заблуждались во всем, что касается Христа' [2386]. Они не видели, что, только будучи совершенным человеком и совершенным Богом, Он может оставаться предметом веры [2387].
Касаясь вероучительного развития восточных пределов христианского мира, описываемого в этом томе, надо сказать, что 'важнейшим' следствием противостояние исламу стала 'оборонительная позиция, которую веками занимало византийское христианство'. Это означало, что поглощенность литургическим культом, о котором велись споры с иконобоорцами, стала для византийских христиан столь всеобъемлющей, что они начали 'ощущать такое состояние как нормальное'. В богословском аспекте это служило укреплению 'старого византийского стремления к консерватизму, который является основной силой и принципиальной слабостью восточного христианства'. Такой консерватизм считался 'последним прибежищем, дающим возможность выжить перед лицом ислама' [2388]. Таким образом, определяя себя самое перед лицом мусульманской угрозы, в некоторых отношениях восточное христианство делало это наиболее полно и адекватно, поскольку такое определение было обусловлено не внутренними нестроениями в пределах христианского мира, будь то восточного или западного, а необходимостью кратко охарактеризовать саму суть благовестия. Среди всех апологий, направленных против ислама, самым большим успехом, по-видимому, пользовался трактат 'О едином пути спасения человеков', принадлежавший перу Георгия Схолария, философа- аристотелианца и ученого богослова [2389].
В своей апологии Схоларий дружественно, но в то же время бескомпромиссно излагает христианское учение о спасении, 'без коего человеку невозможно достичь своей цели' [2390]. Средоточием этого учения является тринитарный монотеизм. Утратив веру в единого истинного Бога и начав поклоняться многим богам, человек потерял путь спасения [2391], однако, решив восполнить эту утрату, Бог сначала дал естественный закон, а потом (когда тот оказался недостаточным) послал законодателя Моисея
