только одобрят его, но еще и будут настаивать на творческом отпуске с полной оплатой.
На следующей неделе Эндрюс выполнил свое обещание. И я начала рыскать в Интернете в поисках жилья, сдаваемого в краткосрочную аренду в одном из центральных парижских округов.
На выручку пришел мой старый добрый друг в лице «Нью-йоркского книжного обозрения», и после нескольких телефонных звонков и фотографий квартиры, присланных по электронной почте ее владельцем (профессором французского языка в Колумбийском университете), я дала согласие на полугодовую аренду маленькой, но отлично оборудованной студии прямо возле Сорбонны. Я могла въезжать уже 27 декабря.
— Почему я решила ехать в Париж? — продолжила я мысль Дэна. — Все очень просто. Я всегда хотела там жить. Вот теперь исполню свою мечту.
— Но до Рождества еще есть время, — сказал он. — Мы могли бы встретиться, пообедать вместе…
— Дэн… нет.
Он опустил голову и ничего не сказал. После паузы он произнес:
— Я должен ехать.
— Хорошо.
— Как только у Лиари будут результаты анализа ДНК…
— Тогда и поговорим.
Дэн слегка кивнул. Потом коротко сжал мою руку и произнес всего одно слово: «Удачи», после чего направился к своей машине.
Лиари позвонил через четыре дня. У него были странные новости.
— Я только что узнал, что ДНК образца, взятого из костей трупа,
— Выходит, она все-таки жива?
— Теоретически, да. Судмедэксперт, тем не менее, подчеркнул, что долгое пребывание в соленой воде может разрушить большую часть ДНК в теле, так что нельзя утверждать, что это не труп Лиззи. В то же время в стране ежегодно пропадает без вести более двухсот тысяч человек. И хотя ни одна из пропавших в Бостоне не соответствует типу женщины, способной купить бриллиантовое украшение от «Тиффани», кто может с уверенностью сказать, что это не жительница другого штата, которая приехала в Бостон и бросилась здесь в реку? Когда речь идет о человеческой мотивации, я уже давно усвоил, что все возможно. И никогда не знаешь, что на уме у другого человека. Чужая душа потемки.
— Это что же получается: она жива и в то же время мертва?
— Как я уже сказал: все возможно, и все покрыто мраком.
Я ожидала звонка Дэна — Лиари сказал, что сам свяжется с ним и сообщит новость. Но мой бывший муж так и не позвонил. Точно так же он не предпринял никаких попыток увидеться со мной до праздников, разве что прислал формальную рождественскую открытку: «Доктор Дэниел Бакэн желает Вам и Вашей семье мирного Рождества и чудесного Нового года», — а ниже было приписано его рукой:
Перед самым отъездом, когда я уже готовилась закрыть дом и отправиться в Берлингтон, а оттуда в Париж, пришло еще одно официальное сообщение от Дэна:
Далее был указан адрес квартиры в кондоминиуме на береговой линии Портленда.
Джефф позвонил двадцать третьего декабря сказать, что его отец проведет рождественские каникулы с ними.
— Думаю, ты знаешь, что он расстался с Алисой?
— Я не слышала, но, судя по сообщению о перемене адреса…
— Я все пытался убедить его позвонить тебе, но он говорит, что знает, какой будет твой ответ. Так что…
— Если он хочет позвонить мне, он может это сделать, — сказала я.
— Правда? — оживился Джефф.
— Я лишь сказала, что он может позвонить. Не более того.
— А если он захочет позвонить тебе в Париж?..
— Я отвечу.
— Это же здорово, мам. Когда ты вернешься в Штаты, мы обязательно пригласим тебя. Обещаю…
Я промолчала.
— И я буду по-прежнему убеждать себя в том, что Лиззи жива. Потому что, пока остается надежда…
— Остается неопределенность, — сказала я. — Все возможно, и все покрыто мраком.
Неопределенность и в самом деле управляет многими нашими поступками, не так ли? Дэн говорит Джеффу, что хочет мне позвонить. Я обещаю ответить на его звонок, но проходит несколько дней — и тишина. Возможность открыта — возможность закрыта. Мне интересно, что сейчас на уме у Дэна. Хочет ли он вернуть меня? Боится ли позвонить? Опасается отказа? Или он до сих пор испытывает такое сильное чувство вины, что ему стыдно смотреть мне в глаза? А может, он решил попытаться какое-то время пожить один? Или тоже мучается догадками, что у меня на душе?
Беда в том, что я и сама не знаю, как вести себя в этой ситуации. Все смешалось: любовь, ненависть, злость, предательство, отчаяние, ярость, справедливый гнев, неуверенность в себе, самобичевание, жалость к себе, эгоизм, высокомерие, оптимизм, тоска… и сомнения, сомнения, сомнения… и снова сомнения.
Но что плохого в сомнениях? Разве можно видеть мир только в черно-белых красках, тем более что в итоге человеческие взаимоотношения оказываются глубоко серыми? Самые близкие нам люди вдруг совершают нелепые поступки. Мы, в свою очередь, отвечаем такой же непредсказуемостью. Потому что не только не понимаем других, мы не понимаем самих себя.
Отец повторил эти слова, доливая мой бокал. Была рождественская ночь, и на столе еще стояли остатки роскошных блюд, которые приготовила Эдит. Накануне днем мы провели полчаса у мамы. Я держала ее руку и говорила, что завтра уезжаю в Париж — у нее, конечно, сохранились потрясающие воспоминания об этом городе, где она училась живописи после войны, — и я пообещала ей, что обязательно найду то маленькое кафе на рю Монж, о котором она рассказывала…
Она все так же безучастно смотрела на меня. Я закончила свой бессмысленный монолог. Встала и нежно поцеловала ее в голову, потом повернулась к отцу и сказала:
— Она умрет, пока меня не будет.
— Ты считаешь, это так уж плохо?
Я знала ответ на этот вопрос, но не стала произносить его вслух.
Мы вернулись домой. Обменялись подарками. Выпили шампанского, а деликатесы Эдит запивали красным вином. Потом придвинули кресла к камину и пили бренди за игрой, в которой отец всегда побеждал, — называлась она «Цитаты», и в ней каждый игрок должен был поставить в тупик соперника… впрочем, совсем не обязательно вникать во все хитрости и сложности этой запутанной игры, которую придумал мой отец.
— Ну, угадывай, — сказал отец.
— Похоже на Шекспира, — предположила я.
— Нет, это из Библии, — сказала Эдит.
— Десять баллов, — воскликнул отец. — И получишь еще десять, если угадаешь, из какой это книги.
— «Послания к коринфянам», — парировала Эдит.
— Верно.
— Ты меня пугаешь, — сказала я Эдит.
