Испытание правдой

— Приму это как комплимент.

— Твоя очередь, Эдит.

Она хитро улыбнулась и начала цитировать:

— Oft fuhl ich jetzt und je tiefer ich einsehe, das Schichal und Gemut Namen eines Begriffes sind.

Я громко рассмеялась и сказала:

— Разве это по правилам — цитировать по-немецки?

— Разумеется, я собиралась сопроводить это переводом, — пояснила она, смакуя мартини. — Так что слушайте: «Я часто чувствую и еще более глубоко осознаю, что судьба и характер имеют единую основу».

— Новалис, — ответила я. — Также известный как немецкий поэт Фридрих фон Гарденберг.

— Браво, — оценила Эдит.

— Двадцать баллов, — сказал отец, — и получишь еще десять, если сможешь дать укороченную американизированную версию этой цитаты.

— Это проще простого, — сказала я. — Характер — это судьба.

Зазвонил телефон. Поскольку я сидела ближе, то ответила на звонок.

— Здравствуйте и счастливого Рождества, — произнесла я в трубку.

— Могу я поговорить с профессором Лэтамом?

У меня участился пульс. Трубка задрожала в руке.

— Лиззи? — прошептала я.

Молчание. Мой отец вскочил с кресла, замер в изумлении.

— Лиззи? — повторила я.

Тишина. И вдруг:

— Мама?

— О боже, Лиззи. Это ты.

— Да, это я.

— Где… где…

Мне отчаянно не хватало слов.

— Мама…

— Где ты, Лиззи?

— В Канаде.

— Где в Канаде?

— На западе. В Ванкувере. Я здесь уже… несколько месяцев, наверное.

— С тобой все в порядке?

— Да, более или менее. Нашла работу. Официанткой, не бог весть что, но хватает платить за жилье. У меня маленькая комнатка. Уже есть пара друзей. В общем… все нормально.

Судя по голосу, все было не совсем нормально, но и не так уж плохо. И как бы мне ни хотелось сейчас разрыдаться — крикнуть: «Ты хоть знаешь, что я пережила, думая, что тебя нет в живых?», — внутренний голос посоветовал быть осторожной со словами и эмоциями.

— Так ты из Бостона уехала в Канаду? — спросила я.

— Не сразу. Какое-то время моталась по Западу, потом добралась сюда. Конечно, мне нельзя здесь работать — я ведь нелегалка, — но мне удалось выправить фальшивый канадский паспорт. И теперь я живу под другим именем — Кэндис Беннет. Я уже так привыкла к нему, что и сама о себе думаю как о Кэндис Беннет.

— Красивое имя.

— Нормальное. Но послушай, я звоню деду, потому что дома никого, а на автоответчике твое сообщение, что ты уехала в Париж…

— Так и есть. Я улетаю завтра. На полгода.

— Круто. Отец едет с тобой?

— Нет, твой отец остается.

— О, да? А почему?

— Это трудно объяснить сейчас. Но… ты, наверное, не в курсе, что многие разыскивали тебя?

— Ты имеешь в виду себя и отца…

— Я имею в виду полицию. Когда ты исчезла, все подумали… что с тобой что-то случилось. Все газеты об этом писали.

— Я не читаю газет. И телевизора у меня нет. Как и компьютера. Я даже радио почти не слушаю. Но теперь у меня в комнате маленький стерео, и тут поблизости есть местечко, где можно покупать старые компакт-диски за пару баксов, так что я слушаю музыку… и читаю. В Ванкувере потрясающие букинистические лавочки. И их навалом.

— Я так рада слышать твой голос, Лиззи. Это так…

Я начала всхлипывать.

— Мам, не надо слез.

— Это… это от радости, Лиззи. И если ты хочешь, я завтра же приеду в Ванкувер…

— Нет, не хочу, — отрезала она. — Я пока не готова… я не…

Она вдруг замолчала.

— Лиззи, все нормально. Не бери в голову. Я просто подумала…

— Ты неправильно подумала. Мне все еще… стыдно. И если ты скажешь мне, что стыдиться нечего, я вешаю трубку…

— Я ничего не собираюсь говорить.

— Вот и хорошо, — сказала она, хотя в ее голосе все еще проскальзывали возбужденные нотки. — Но когда ты вернешься из Парижа… посмотрим, что со мной будет к тому времени. Мой здешний доктор… в общем, когда меня подобрали спящей на земле в Ист Ванкувере… кстати, там я и купила фальшивый паспорт — в Ист Ванкувере можно достать что угодно… так вот, когда меня привезли в приют для бездомных, социальный работник уговорил меня обратиться к психиатру, и тот диагностировал у меня что-то вроде биполярного расстройства. В общем, он прописал мне кучу лекарств. И пока я их принимаю, у меня все нормально. Я стараюсь не нарушать режим, так что все стабильно. Я могу работать официанткой, и мне в голову не лезут мысли о том, чтобы броситься под поезд метро… хотя в Ванкувере и нет метро. Но я справляюсь.

— Это замечательно, — сказала я, в ужасе думая о том, что любое неосторожное слово может заставить ее бросить трубку.

— Это не замечательно, мам. Это полное дерьмо. Я ненавижу свою жизнь. Ненавижу свое бегство. Я ненавижу… себя. Но… я пытаюсь как-то существовать. Так что…

— Есть какой-то телефон, по которому я могла бы позвонить тебе в будущем?

— Я не хочу давать тебе свой телефон, понятно?

— Как скажешь, Лиззи.

Ее тон несколько смягчился.

— Лучше ты дай мне номер своего телефона в Париже, если есть. Я ничего не обещаю, но…

— Если у тебя вдруг появится желание, звони в любое время, и я тебе сразу же перезвоню.

— Но это означает, что я должна дать тебе свой телефон. Никто не должен его знать. Никто. Даже мои друзья. У них есть мой сотовый, но не этот. Потому что это только мой телефон, понятно? Понима… — Она вдруг осеклась. И добавила: — О, черт, ты будешь слушать меня? У, меня ум за разум заходит… я так…

— У тебя все хорошо, Лиззи. И на свете есть много людей, которые тебя любят.

— Да, хорошо… Слушай, мне пора идти. Передавай всем привет, ладно?

— Ты запишешь мой парижский телефон?

— Думаю, да.

Я продиктовала ей номер. Потом спросила:

— Что ты сейчас будешь делать?