Из какой части?
Матрос скривил запотевший рот, вытаращил глаза, судорожно повёл руками, сунул палец в рот, зачем-то облизал его и загукал — глухонемой.
— О Господи! Кого только не присылают на флот! — огорчился адмирал.
Ему как-то не хотелось сразу смириться с мыслью, что человек может потерять дар речи не от встречи с ним, а просто так — от рождения.
Он начал вспоминать, что ему известно из азбуки глухонемых, и ничего не вспомнил.
— Ну-ка, голубь, пойдём-ка,— сказал адмирал.
Он взял матроса за руку и повёл за собой.
Адмирал привёл его к себе в кабинет и усадил напротив. Помолчали.
«Интересно, чей он? — думал адмирал.— Нужно собрать всех».
И собрал всех своих подчинённых. Когда все расселись, он спросил у всех:
— Чей это матрос? — и ткнул пальцем в глухонемого.
Матрос тупо смотрел перед собой, чему-то улыбался и время от времени гукал.
Молчание подчинённых потихоньку надоело адмиралу. Он поднял каждого и спросил:
— Твой?!
— Нет,— ответил каждый.
— Посидим,— предложил адмирал,— может, вспомним?
Других предложений не поступило. Вспоминали до полуночи. С каждым часом всё напряжённей. Подчинённые ёрзали на стульях.
«А-а, сволочи! — злорадствовал про себя адмирал.— Не нравится?»
Ровно в полночь матрос гукнул в последний раз, встал и сказал:
— Я из кочегарки. Мне на вахту пора.
Адмирал открыл свой самый зловещий глаз и сначала пригвоздил им, а затем поднял съёжившегося начальника тыла.
— Врёт! Он всё врёт! Своих всех знаю,— зачастил начальник тыла и прижал для чего-то руки к груди.
— А может, это диверсант? — предположили бдительные. Бдительные не спали — бдили.
«Идиоты»,— покосился на бдительных адмирал, а вслух сказал:
— Очень может быть.
— Я ночью в кочегарке, а днём — сплю, поэтому меня никто не знает,— затараторил матрос.
— Понятно,— вздохнул адмирал,— поэтому-то ты и не стрижен. Всем ясно, почему он не стрижен?
— Ясно,— ответили все и как-то сразу поднялись.
— Сидите-сидите,— ядовито улыбнулся адмирал,— я ещё не кончил.
Кончил он глубоко за полночь, когда прочно всадил в каждого чувство вины. Кончать в таких случаях особенно приятно.
— Ну и рожи у них были,— хмыкнул адмирал уже под одеялом,— о-от сволочи…
«Волга» главкома
«Волга» главкома, а за ней ещё штук пять со свитой окружили крыльцо, как стая акул зелёную черепаху.
Главком выполз. Его встретили, проорали: «Смирна!» — и повели по лестнице.
Кронштадтский центр подготовки молодого пополнения лизали неделю. Теперь всех разогнали по углам. Перед каждой дверью в каждое ротное помещение поставили задёрганных начальников курсов, чтоб они открывали двери и представлялись. Они открывали и представлялись деревянными языками, сдерживаясь, чтоб от страха что-нибудь такое не заорать, соответствующее моменту.
Громадный Федя Кудякин по кличке Шкаф, начальник курса и капитан третьего ранга, стоял на втором этаже перед дверью в ротное помещение, расположенное как раз над тем крыльцом, где высадился главком.
Федю трясло от нетерпения: у него дрожали губы, руки, ноги, а мысли, совершив небольшую пробежку, как собаки на цепи, возвращались в голову.
Вот сейчас должен появиться главком, вот сейчас!
Федя в полуобмороке прислонился к двери, за которой всё блестело, как у кота соответствующее место.
В лестничном пролёте показалась голова в фуражке, послышалось старческое кряхтенье и шелест свиты:
— И д ё т!!!
Судорожный вдох — и Федя мгновенно рванул дверь, распахнул её и уже собирался вспомнить свою фамилию, как за дверью он увидел её: гирю… 32 кило!
«Ччче-ерт! Носили по кубрику, обняв как маму, не знали, куда сунуть, и оставили. Ну, Петров, пицунда мохнатая, я тебе сделаю!»
Федя схватил гирю одной рукой, надломился в спине со слезой, поднял её и… выкинул в открытое окошко. Внизу что-то квакнуло — ладно, потом!
Федя успел-таки обернуться и представиться главкому. Главком ничего не заметил. Вот что значит быстрота!
Главком уже прошёл мимо Феди, когда раздался этот вой. Выли из окошка. Выли так, будто скальп снимали. Некстати, чёрт! Федя поморщился.
Главком удивился, повернулся и посмотрел на Федю. Началось адмиральское разглядывание. Только наши адмиралы так рассматривают офицеров — запрокинув голову, как редкое насекомое.
Они лупоглазили друг друга до тех пор, пока Федя не выдержал:
— Товарищ адмирал флота Советского Союза,— пропел он,— разрешите разобраться?
— Разберитесь,— кивнул главком.
Федя чуть не выпал со всего маху, до того перегнулся через подоконник.
Гиря попала на «Волгу» главкома и прошла её насквозь, а в ней сидел матрос-водитель и в состоянии хамского расслабления мечтал о демобилизации.
Гиря прошла у него перед носом, не задев ни капли. Матрос обгадил себя и всё вокруг в радиусе пяти метров, выплеснув в окна. Потом он выполз из машины на карачках и, осознав, что жив, заорал как ненормальный.
По стеночке
Это был дым. Едкий, залезающий во все дыры, заполняющий и человеческий рот, если он встречается на пути.
Это дым. Точно. Он почуял его. По первой связке молекул, достигнувших тех бугорков, которые отвечают за обоняние.
В отсеке — пожар. Но почему он не слышал тревоги? Почему никто не бежал, не хлопал дверьми, не кричал? При пожаре всегда так кричат. Не мог же он проспать всё это?
Мог. Но только в одном случае: пожар возник так внезапно, что все слиняли без тревоги. Растворились в один миг. Так бывает при объёмном возгорании.
Глупости, при таком возгорании в отсеке съедается сразу весь кислород. И никуда ты не убежишь.
Что же тогда? Непонятно.
Пока ясно одно — центральный пуст. Он один, и нужно выбираться.
