Доказательство любви

Она смущенно покачала головой.

– И каким образом, – продолжал допрашивать он, – ты стала мадам Эсмеральдой?

Гарет почувствовал, как напряглись руки Дженни, поглаживающие его грудь.

– Почему ты хочешь это узнать? – Она с трудом смогла произнести эту фразу, тихо и настороженно.

Почему? Он хотел раскрыть все ее секреты. Каждая ее тайна притягивала его как магнит.

Он пожал плечами:

– Естественное любопытство.

– Эта история не красит меня.

– Дженни, я встретил тебя, когда ты была обряжена и накрашена как цыганка. Что бы ты ни сказала, едва ли это может ухудшить мое о тебе мнение.

Она горько вздохнула, и Гарет нахмурился, осознав, что только что сказал.

– Я имею в виду…

Она закрыла его губы ладошкой:

– Я поняла, что ты имел в виду. – В голосе Дженни прозвучали веселые нотки.

Постепенно опускались сумерки. Ее бедра отбрасывали длинные тени на белые простыни.

– Когда мне было восемнадцать, – начала она свою невеселую историю, – старший брат моей одноклассницы влюбился в меня. По крайней мере, он так говорил.

– Лорд?

Дженни покачала головой, покоившейся у него на плече.

– Ты оказываешь мне слишком много чести. Всего лишь младший сын мельника. Он сказал, что не сможет взять меня замуж, но его вечная любовь никогда не умрет. И так далее, и тому подобное. – Ее руки отстучали все эти «и так далее» на животе Гарета. – Так я с ним и сбежала.

– Ты любила его?

– Нет. Но я так хотела быть любимой сама, понимаешь. Мне следовало бы знать жизнь лучше. Ты же сказал как-то. Все врут. И даже тогда я это понимала. Вечная любовь? Конечно, он лгал.

– Тогда зачем этот побег?

– Я много думала о своем будущем. Я чувствовала себя словно загнанный в капкан зверь. Мне надо было начинать собственную взрослую жизнь. Я могла бы попытаться поступить на должность гувернантки, но мои рекомендации были не очень хороши. – Она шмыгнула носом, показывая, что последнее утверждение являлось сильным преувеличением. – И у меня не было семьи. Так что лучшие варианты – и даже самые средние из них – были закрыты для меня. Что же касается худших… Знаешь, если бы мне пришлось продавать свое тело, я вовсе не хотела при этом еще и заботиться о детях.

– Ты могла бы выйти замуж. Большинство девушек так поступает.

Она скептически фыркнула:

– Ты забываешь, что у меня не было семьи. Не было приданого.

– Фермеры. Клерки. Уверен, нашелся бы мужчина, готовый закрыть глаза на некоторые дефекты твоего происхождения в обмен на хорошую жену.

– Хорошая жена? Я? Для фермера, клерка или кого-нибудь подобного?

Гарет поразмыслил об этом. С одной стороны, он не мог и представить себе Дженни замужем за каким-нибудь простым малым, вроде Уайта. Да она же веревки вить из него будет, она подчинит его в считаные секунды. Однако, как показывал собственный опыт Гарета, веревки Дженни были… забавны.

– Ну, знаешь, если не иметь в виду твою строптивость и другие, гм… мелкие недостатки твоего характера, то почему бы и нет.

Она изумленно раскрыла глаза.

– Гарет, ты и в самом деле не имеешь ни малейшего представления об окружающем мире. Пансион, в который меня поместили, готовил леди. Я научилась правильно делать реверанс. Я узнала, как следует угощать гостей чаем. Мое произношение и интонации оттачивали самые придирчивые учителя. Меня научили также немного болтать по-французски, чтобы уметь поддержать беседу, но этого французского, однако, было ни в коем случае недостаточно, чтобы одержать победу в споре. Мне показали, как рисовать акварельки, и обучили нескольким простейшим пьесам для фортепиано. Но мне никто не рассказывал, как доить корову или как ухаживать за наседкой, чтобы у нее были цыплята. Какая во мне польза для фермера?

Например, та польза, которой наслаждался Гарет сейчас. В ней было некая легкость, игривость, заставлявшая Гарета желать прижимать ее поближе и обнимать покрепче. Была живость ума и твердая решимость снискать его уважение.

– У меня происхождение не соответствует моему образованию, и нет практических навыков и умений, чтобы соответствовать происхождению. Нет, замужество было не для меня. Я сбежала с мужчиной, потому что он казался неплохим парнем. И кроме того, он клялся мне в любви до гроба. Я никогда не испытывала на себе этого чувства даже в малом объеме. Довольно редкий товар.

Гарет прекрасно представлял себе, чем могла закончиться эта история. Она бы закончилась желанием Гарета раздавить этого негодяя. Даже несмотря на то, что он сознавал – не сердцем, а где-то в уголке своего рационального разума, – что придет день, и он тоже вынужден будет ее бросить.

– Он привез меня в Лондон и поместил в унылом, затхлом районе города. Спустя два месяца он щедро вручил мне серебряный браслет и пожелал всего доброго. Я была… разгневана. Я понимала, что его любовь не вечна, но я просто надеялась, что ее жизнь продлится хотя бы как у собаки, а не как у… у…

– Навозного жука? – предположил Гарет.

Она улыбнулась ему и, слава богу, прижалась теснее.

– Что ты сделала дальше?

Дженни пожала плечами:

– У меня не было никакого желания следовать по тропинке, на которую он меня поставил. Быть содержанкой скучно – некуда стремиться, нечего открывать. Любое же предложение места гувернантки, на которое я могла рассчитывать в сложившейся ситуации, не было безопасным. Я подумала – все лгут. Почему не я?

– Ты бы могла… – Гарет запнулся. Что она на самом деле могла поделать? Будучи мужчиной с хорошим образованием, она бы могла стать клерком. Будучи женщиной… – Ты бы могла шить шляпки?

– Я бы очень быстро загубила себе глаза, получая ничтожные гроши. Жилье и пища дороги в Лондоне. Не было никого, кто бы мог за меня поручиться. А кроме того, я желала большего. Мне была нужна независимость. Я хотела, чтобы люди с уважением смотрели на меня, чего они никогда не делали раньше… – Ее голос дрогнул. – И не надо читать мне нотаций, получилось что получилось, и тебе уже все известно.

Гарет закрыл глаза. Он думал, что знание ее прошлого поможет справиться с ее абсурдной над ним властью. Из этого ничего не вышло. То, что он чувствовал…

Он не мог подобрать слов, чтобы выразить образы, мелькавшие в его голове, передать эмоции. Мысль о Дженни, испытавшей предательство в восемнадцать и решившей доказать миру, чего она на самом деле стоит, заставляла содрогаться его до костей. Чем бы ни было это безымянное чувство, оно проникло в его душу словно грязная, черная вода, жалящая как Темза зимой.

Она не сморщилась, как высохший панцирь какой-нибудь личинки насекомого, не спряталась от постигших ее несчастий, как слабое, изнеженное создание. Она лишь отклонила обычные возможности и сделала выбор, который позволил ей добиться того, к чему она стремилась.

– Самое лучшее в образе мадам Эсмеральды, – продолжала она, – была необходимость постоянного получения новых знаний – ведь помимо ремесла предсказательницы приходилось изучать финансы, промышленность, даже науки. Гораздо проще предсказывать будущее, когда тебе известно настоящее. Да и никто, естественно, никогда и не мог заподозрить, что я что-нибудь в этом понимаю.

Он надеялся, что знания пробудят в нем если не презрение, то, по крайней мере, равнодушие. И снова так не случилось. Близкое знакомство с ее прошлым не рождало в его душе ничего, кроме уважения.

– Скажи мне, – прошептал он, уткнувшись в ее плечо, – ты говорила, что узнала, будто все вокруг лгут, когда тебе было девять. Как это произошло?