потолка на тонком проводе, — и уставилась на полки. Ряды бутылок красного вина, каждая — в горшке с землей.
— Так они сохраняются в тепле, — пояснил Боб, выступив у нее из-за спины. — Констанс настаивала, что у каждой бутылки должна быть своя колыбелька, и поддерживала здесь температуру не ниже десяти градусов.
— Ну конечно же, — рассмеялась Китти. — А это еще что?
Десятки горшков с воткнутыми в землю палочками, а на палках — листочки с заметками.
— Ее идеи.
Китти недоуменно нахмурилась:
— Я думала, ее идеи там, в каталоге.
— Там — созревшие. А начинались почти все здесь. Это были ее «семечки», как она говорила. Когда ей приходила в голову мысль, она записывала ее и сажала в горшок. Потом, если ей требовались свежие идеи, она приходила сюда и смотрела, не проклюнулись ли ее «семечки».
Китти не сводила с Боба глаз.
— Почему я об этом не знала?
— Потому что, если бы мы об этом проговорились, Констанс угодила бы в сумасшедший дом.
— Можно подумать, у вас тут не сумасшедший дом.
Они заговорщически улыбнулись друг другу.
— Значит, тут может найтись и что-то из этой истории с именами. — Она двигалась вдоль рядов, вчитываясь в поспешно набросанные каракулями слова. Ей отчаянно хотелось соприкоснуться с Констанс, увидеть ее, услышать ее голос.
— Тут ничего не найдешь, раз она перенесла это в каталог. Возможно, история начиналась здесь — одно имя или несколько имен, а может быть, начиналась вовсе не с имени. Но в каталог попадали только проклюнувшиеся идеи. Тут у них ясли.
— Ее малыши, — улыбнулась Китти, скользя глазами по небрежным, кое-как набросанным мыслям, которые попадали сюда прямиком из головы Констанс. Припомнилось пояснение Боба: в каталог она переносила
Китти взяла бутылку вина, подумала, взяла еще одну и вслед за Бобом вернулась домой. Сняла груду альбомов с кресла напротив Боба — с кресла во французском стиле, с узором из металлических золотых листьев. Ей виделось, как Боб и Констанс сидят у жарко пылающего камина, обсуждая теории, и реальные проблемы, и какие удивительные истории можно было бы написать, они спорят, единые в своей любви к необычному, фантастическому и к самому заурядному, повседневному, человеческому.
— Как дела, Боб? — спросила наконец Китти. — Как ты?
Он вздохнул. Тяжелый, сотрясающий вздох, говоривший больше любых слов.
— Две недели. Страшно подумать: две недели! В день похорон я проснулся и сказал себе: я не справлюсь, не смогу пройти через это. Но я справился. Как-то справился. И день прошел, а затем ночь. С тех пор каждый день и каждую ночь я думаю, что не смогу. Каждое мгновение мучительно, мне кажется, оно стоит на месте и не двигается, и никогда не наступит облегчение. И вот пожалуйста: уже две недели. И я все еще бреду. И все еще думаю, что не справлюсь.
Китти слушала его чуть не плача.
— Мне казалось, вместе с ней исчезнет и весь мир. — Он взял из рук Китти бутылку, открыл ее, вонзив штопор, который лежал на журнальном столике вместе с кроссвордом, ручкой и очками. — Но нет, не исчез. Все продолжалось — все продолжается по-прежнему. Порой я выхожу погулять, а потом вижу, что я остановился и стою, а вокруг меня все движется, живет своей жизнью. И я дивлюсь: неужто они ничего не знают? Не знают, какая стряслась беда?
— Я понимаю, — мягко сказала Китти.
— Бывают правильные вдовцы и неправильные. Только и слышишь что о правильных. Какой он молодец, такой сильный, такой решительный, — прошло совсем немного времени, а он уже делает то-то и то-то. Из меня правильный вдовец не выйдет, Китти. Я ничего не хочу делать и храбриться не желаю. Никуда не хочу двигаться и вообще не очень-то хочу оставаться тут один, но ведь об этом нельзя говорить, верно? Нужно высказывать какие-то глубокие мысли, пусть друзья удивляются и рассказывают всем, как вы сильны духом. Сильны! — повторил он, уже не сдерживая слез. — Но я никогда не был таким уж сильным и храбрым, почему на меня такое свалилось, этого я понять не могу. — Боб схватил вторую бутылку, быстро, умело откупорил и передал Китти. — Где у нас бокалы, понятия не имею, — предупредил он и легонько чокнулся с ней бутылкой. — Ну… за что-то там такое.
— За нашу Констанс, — сказала Китти, поднесла бутылку к губам и отпила. Согретое красное вино огненной струей вливалось в горло, но оставляло во рту теплый и сладкий привкус. Китти поспешно отпила еще глоток.
— За нашу Констанс, — откликнулся Боб, внимательно разглядывая бутылку.
— И за то, чтоб пережить и эту ночь, — добавила она.
— А, вот за это я выпью, — сказал Боб и поднял бутылку, словно в тосте. — За то, чтобы пережить ночь.
Они уселись и какое-то время молчали. Китти подыскивала слова, чтобы рассказать о своей проблеме, но Боб опередил ее:
— Вижу, у тебя что-то не ладится со статьей.
— Это еще мягко сказано. — Китти вздохнула, сделала еще глоток. — Мне стыдно признаваться в этом, Боб, но у меня ничего не получается. Совсем ничего. Пит ждет от меня материал к пятнице — по меньшей мере я должна объяснить,
— Вот оно что. Пожалуй, я кое-чем сумею тебе помочь, — откликнулся Боб, отнюдь не утратив добродушия после ее признания. — Боюсь, об этом списке имен я знаю столько же, сколько ты, — вернее, меньше, ты же целую неделю с ним работаешь, — но я знаю Констанс, так что позволь объяснить тебе Констанс. — Боб поднял глаза, щурясь от света, и его взгляд чуть оживился, когда он мысленно воскрешал жену. — Помнишь то нашумевшее убийство лет пятнадцать тому назад на Эйлсбери-роуд? Магнат- мультимиллионер забил жену насмерть каким-то экзотическим приспособлением для уборки?
Китти покачала головой.
— Ты была тогда слишком молода, но в газетах об этом много писали. Его так и не удалось отдать под суд, хотя все были уверены, что это он, и никто другой. Магнат продал дом и уехал, пропал из виду, а Констанс все читала и перечитывала отчеты по этому делу, и что-то в них привлекло ее внимание, всерьез заинтересовало, и вовсе не потому, что богатый, хорошо образованный человек, которому следовало бы соображать получше, зверски расправился с женой. Разумеется, Констанс, как и все прочие журналисты, стремилась поговорить с той служанкой, которая нашла тело убитой и вызвала полицию. Она была главной свидетельницей на предварительных слушаниях, после которых так и не удалось передать дело в суд. Красивая молодая женщина с Филиппин или из Таиланда, точно не помню. Констанс все время возвращалась к тому дому и пыталась встретиться с ней, а если отвлекалась на другие дела, что с ней, как ты знаешь, нередко случалось, посылала меня — постараться уговорить-таки девушку дать нам интервью. Я, как и все, думал, что речь пойдет об убийстве: как она наткнулась на убитую, что видела в той комнате, каким человеком был ее хозяин, какие отношения были между супругами, кого она сама подозревала, и так далее… — Боб уставился вдаль и засмеялся, вспоминая свою ошибку. — Выяснилось, что Констанс заинтересовало не убийство, но тот предмет, которым муж прикончил свою жену. Старое и странное приспособление — не помню, как оно называлось, — эта самая служанка и привезла его в Ирландию из своих родных мест, и Констанс решила написать о традиционных способах уборки дома, вот почему ей непременно требовалось поговорить со служанкой — об этом орудии!
Китти тоже рассмеялась, покачала головой.
— И она добилась своего. Наш журнал единственный ухитрился опубликовать интервью с самой