подольше. Родные плачут, заклинают врача, но тот бессилен продлить его дни, и как врач не властен противостоять законам природы, так и мы не можем повелевать признанными законами искусства. Мы проявили бы неправильную уступчивость, пробуждая в толпе чувства, какие ей хочется испытать, а не те, какие она испытывать
— Кто платит деньги, тот вправе требовать товар себе по вкусу.
— До известной степени. Но большая публика заслуживает, чтобы ее уважали, а не уподобляли малым ребятам, у которых только и норовят выудить деньги. Давая публике то, что хорошо, надо постепенно прививать ей интерес и вкус к хорошему, и она с удвоенным удовольствием выложит свои денежки, потому что ни разум, ни даже благоразумие не поставят на вид эту трату. Публику можно ублажать, как любимого ребенка, и, ублажая, исправлять, а в дальнейшем и просвещать; но отнюдь не как вельможу и богача, с целью увековечить заблуждение, из которого сам извлекаешь пользу.
Так обсудили они еще многое, главным образом касательно вопроса, что следовало бы еще изменить в пьесе и что должно остаться неприкосновенным. Не будем далее вдаваться в подробности, но весьма вероятно, что когда-нибудь мы предложим эту новую обработку «Гамлета» тем из наших читателей, кого она может заинтересовать.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Генеральная репетиция прошла; тянулась она нескончаемо долго. У Зерло и Вильгельма оказалось еще немало дел; хотя на подготовку ушла уйма времени, многое существенное было отсрочено до последней минуты.
Так, например, не были готовы портреты обоих королей, и сцена между Гамлетом и матерью, от которой ждали большого эффекта, все еще получалась довольно убогой, принимая во внимание, что отсутствовали и призрак, и его живописное подобие. Зерло в шутку говорил по этому поводу:
— Мы очутимся в прескверном положении, если призрак не явится вовсе, страже в самом деле придется сражаться с пустотой, а суфлеру из-за кулисы произносить монолог призрака.
— Не надо спугивать неверием нашего таинственного друга, — предостерег его Вильгельм, — он непременно придет, когда нужно, изумив нас не меньше, чем зрителей.
— Я только рад буду, лишь бы представление все же состоялось! — воскликнул Зерло — Оно доставило нам больше хлопот, чем я ожидал.
— Никто не будет радоваться больше моего, если пьесу сыграют завтра, — вставила Филина, — хотя роль моя меня никак не тяготит. Но больше мочи моей нет слушать бесконечные разговоры об одном и том же, когда в итоге получится всего-навсего спектакль, который забудется подобно сотням других. Бога ради, перестаньте вы мудрить! Гости, встав из-за стола, всегда найдут что осудить в каждом кушанье; а уж послушать их дома, так для них непостижимо, как они вынесли такую муку.
— Разрешите мне, прекрасное дитя, истолковать ваше сравнение в мою пользу, — заявил Вильгельм. — Только подумайте, сколько соединенных трудов природы и искусства, торговли, промыслов и ремесел потребно для парадной трапезы. Сколько лет должен прожить олень в лесу, рыба в реке или в море, пока не удостоится украсить наш стол. А какие хлопоты ждут хозяйку и кухарку на кухне! Как небрежно потягиваем мы за десертом плоды забот неведомого виноградаря, корабельщика и погребщика, словно так оно и надо. И неужто всем этим людям незачем работать, добывать и заготовлять, а хозяину незачем все старательно закупать и собирать, ежели в конце концов удовольствие оказывается преходящим? Но ни одно удовольствие не бывает преходящим; ибо впечатление от него остается жить, и то, что делано с сердцем и тщанием, даже зрителю сообщает скрытую силу, и никому не дано знать, сколь обширно ее действие.
— Мне до всего этого дела нет, — возразила Филина, — я только лишний раз убедилась, что мужчины вечно противоречат самим себе. При всем вашем истовом старании не искалечить великого автора, вы, однако же, убрали самую чудесную мысль в пьесе.
— Самую чудесную? — удивился Вильгельм.
— Ну конечно. Недаром Гамлет похваляется ею.
— Что же это за мысль? — спросил Зерло.
— Будь на вас парик, — сказала Филина, — я бы осторожненько сдернула его. Вам, право же, не мешает просвежить мозги.
Собеседники задумались, и разговор оборвался. Час был поздний, все повставали с мест, решив, что пора расходиться. Покамест они мешкали, Филина запела на приятный, благозвучный лад:
