На его предложение доказать ей свою любовь тут же на месте Гера возражает, что их могут увидеть другие боги, и предлагает перенестись в их опочивальню на Олимпе, где она исполнит все его желания.
Зевс отвечает: «Гера, супруга, ни бог, на меня положися, ни смертный нас не увидит: такое облако я над тобой подвешу златое, сквозь него никто не проглянет, даже и самое солнце». Сын Кроноса заключил супругу в объятия, тотчас под ними проросли весенние травы, росистый лотос, шафран, крокус и душистые цветы гиацинта и подняли их высоко над землей.
Эта сцена в четырнадцатой книге «Илиады» – гимн всепобеждающей чувственности, которую невозможно обнаружить ни в какой другой литературе в смысле поэтической выразительности и очевидной наивности, хотя, пожалуй, еще «Одиссея» знает уникальный пример прославления этой неодолимой силы красоты. Я имею в виду сцену из восьмой книги «Одиссеи», в которой Афродита наставляет рога мужу, хромому уродливому Гефесту, соединяясь с красавцем Аресом, богом войны, в самом расцвете его молодости, ради запретной, но от этого только еще более сладостной любви. Однако обманутый супруг, вместо того чтобы болезненно переживать поражение, призывает всех богов в свидетели пикантного зрелища: обнаженные любовники сплелись в объятиях перед взорами довольных зрителей. Описание этой любовной сцены Гомер заключает следующими словами: «К Эрмию тут обратившись, сказал Аполлон, сын Зевеса:
и тот отвечает:
Как видим, здесь нет ни слова обвинения или нравственного осуждения; только шутки и веселье вызывает у бессмертных богов эта пародийная сцена супружеской неверности богини любви. Вся эта любовная сцена – прославление открытой незамаскированной чувственности и безжалостный приговор тому, что называется «грехом» с точки зрения торжествующей ложной морали.
Афиней обращает внимание на то обстоятельство, что в соответствии с замечанием Теофраста никто не называет счастливым доблестного Аристида, но называют счастливыми жителя Сибариса Сминдурида и Сарданапала[3].
Гераклид Понтийский, ученик Платона и сам знаменитый философ, написал произведение «Об удовольствиях», многие отрывки из которого сохранились до наших дней. Там, например, он утверждает, что роскошь, и особенно сладострастие, – это право, признаваемое за правящим классом, в то время как тяжкий труд выпадает на долю рабов и бедняков; и что те, кто прославляет роскошь и праздность, – люди широкого ума и, следовательно, достойны большего уважения, чем остальные. Это можно видеть и на примере жителей Афин, которые, вопреки – или скорее благодаря – своей приверженности к чувственным удовольствиям, стали героями, победившими при Марафоне.
Под такими утверждениями нельзя подписаться безоговорочно; важно только в этой связи отметить эти высказывания на право проявления чувственности как очень значимые в общественном мнении. Великий поэт Симонид открыто вопрошал: «Может ли жизнь людей быть счастливой без чувственных наслаждений? Разве даже блаженные боги могут без них обходиться?» И действительно, историк Мегаклеид обвиняет поэтов в том, что они слишком много внимания уделяют трудностям и лишениям, описывая земные подвиги греческого национального героя Геракла. Он бы охотнее указал на то, что Геракл, живя среди людей, находил огромное удовольствие в чувственных наслаждениях, был женат на многих женщинах и многие девушки забеременели от него. Не упомянуты его отношения с юношами – Иолаем, Гилаем, Адметом и другими[4]. Далее Гераклид напоминает нам, что в земной своей жизни Геракл предавался наслаждениям чревоугодия; что теплые источники по всей Греции назывались Геракловыми банями, что особенно мягкие и роскошные ложа называют Геракловыми. Что же, спрашивает он, послужило этому основанием, если Геракл в жизни пренебрегал негой и сладострастием? Дурной вкус у некоторых поэтов, следующих Гомеру и Гесиоду, представлять Геракла – этого гурмана и любителя наслаждений – так, будто всю свою жизнь он только и делал, что носил стрелы, палицу и львиную шкуру[5].
В двенадцатой книге «Пирующих софистов» Афиней приводит подробное описание роскоши и чувственных удовольствий в античности. После некоторых теоретических рассуждений о праздности и разврате разных народов, начиная с персов, он обсуждает отдельных личностей древности, знакомя нас с тем, как каждый из них заполнял жизнь роскошью и удовольствиями; затем он приводит впечатляющий список персонажей греческой истории, которые отмечены особенным сладострастием. Интересно, что среди них немало тех, кого мы знаем как военных полководцев, государственных мужей и героев Греции. Подробнее мы остановимся на этом позднее; здесь мы можем упомянуть некоторые вещи, особенно характерные для греческого восприятия чувственности.
Как повествует Гераклид, у персидского царя был гарем из трехсот наложниц. «Днем они спали, а ночью могли быть разбужены огнями, пением и музыкой и проводили время с царем. Эти наложницы также сопровождали его на охоте».
О лидийцах Ксанф рассказывает, что у них в обычае было кастрировать не только юношей, но и девушек, чтобы использовать их в качестве евнухов во дворцах знати.
Как утверждает Тимей, среди тирренцев был обычай, когда служанки должны были дожидаться, пока мужчины разденутся догола. Это подтверждает и Феопомп (Аф., xii, 517д; ФГИ, i, 315), который добавляет: «Среди тирренцев существовал закон, по которому женщины являются общей собственностью. Они тщательно ухаживали за своим телом и часто соревновались в гимнасиях с мужчинами и между собой; они не считали за стыд показываться обнаженными. Они не участвовали в трапезе вместе с мужьями, но садились за стол с любым мужчиной, кто оказывался рядом, и пили с теми, кто им нравился; они были весьма пристрастны к вину и очень красивы. Тирренцы сообща воспитывали родившихся детей, зачастую не зная, кто их отец. Когда те подрастали, они вели тот же образ жизни, как и их воспитатели, часто устраивая попойки и имея связи со всеми женщинами, которых они встречали. У тирренцев не считалось запретным иметь дело с мальчиками открыто, будучи активной или пассивной стороной, поскольку педерастия была в обычае этой страны. Отношения полов столь мало стесняли их, что, когда хозяин дома наслаждался обществом своей жены, а в это время кто-либо его спрашивал, они очень спокойно отвечали, что он сейчас занят тем-то и тем-то, называя каждую непристойность своим именем.
Находясь в компании друзей или родственников, они обычно ведут себя следующим образом. Покончив с напитками, они отправляются в постель, а слуги приводят им куртизанок, или красивых мальчиков, или женщин, оставляя светильники непогашенными. Когда они пресыщаются наслаждениями, они призывают молодых мужчин в самом расцвете лет и также заставляют их испытывать удовольствие с этими куртизанками, мальчиками или женщинами. Иногда они наблюдают друг за другом, отдавая дань уважения любви и соитию, но чаще опускают занавес, прикрепленный к ложу. Они очень любят общество женщин, но большее удовольствие испытывают в компании мальчиков и юношей. Они очень красивы, поскольку тщательно следят за собой и удаляют все лишние волосы на своем теле. У тирренцев много лавок, где удаляют волосы, и хорошо обученный персонал, как в наших цирюльнях. Люди заходят в эти лавки и позволяют удалять волосы с любой части тела, совсем не заботясь о том, что они открыты взорам прохожих»[6]. Афиней утверждает, что жители Сибариса первыми ввели горячие бани. На попойках они использовали ночные горшки, неприглядное новшество, которое, в соответствии с Евполидом, Алкивиад перенес в Афины.
О роскоши жителей знаменитого Тарента на юге Италии Клеарх сообщает, что «они удаляли все волосы на своем теле и выходили в прозрачных, окаймленных пурпуром накидках. После того как они разрушили город Карбину в Апулии, они сволокли всех мальчиков, девочек и молодых женщин в храмы и выставили их обнаженными на взоры посетителей. Все желающие могли наброситься на эту несчастную толпу и
