Тут же они остановили карету, сели и поехали к дому вдовы-генеральши.
«ДВА РУМБА ВЛЕВО»
Ранней весной, едва сошёл ледоход и очистились волжские протоки к морю, Герасимовы вновь принялись загружать свой шкоут «Астрахань» продуктами и товарами для туркмен. Как и прежде, старик Тимофей намеревался отправить к туркменским берегам старшего сына, но в один из дней вдруг передумал. Дошёл до Тимофея поганый слушок, будто бы казаки с того берега приплывали в слободку, к астраханским девкам, и произошла между статскими и служивыми парнями резня. Одного казака прикончили и бросили в Волгу, а какой-то рыбак выловил его, и этим «мокрым» делом занялся губернский следователь. Прослышал старик и то, будто бы младший его участвовал в этой смертельной драке. Не раздумывая долго, Тимофей призвал к себе всех трёх сыновей и объявил свою волю: Санька с Никитой в Нижний нынче поплывут, а младший — к туркменцам. Тут же повелел папаша Михайле готовиться в дальний путь и заняться делами по загрузке шкоута. Успокоился было старик, и тут — на тебе: приходит посыльный из военного управления, приглашает Тимофея и его сына, который корабль к басурманам поведёт, к генерал-губернатору. Перетрусили купцы, но что делать? — пошли: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать!»
Тимирязев только что возвратился из Санкт-Петербурга, к делам ещё толком не приступал и вот сразу же вспомнил про купцов Герасимовых.
— Доброго здоровья, торговые люди, — встретил он их приветливой улыбкой. — Присаживайтесь, пожалуйста. В ногах, говорят, правды нет…
— Да ведь и сядешь — куриного яйца не снесёшь, — сдерзил старик Тимофей и подумал: «Отвечать — так с норовом».
— Это ещё как сказать, — возразил генерал, щурясь в улыбке. — Вот, скажем, я… Съездил в Санкт- Петербург к государю, посидел с министрами и с яичком вернулся… Словом, ваше степенство, похлопотал я малость за вас. Будем считать так: что упало, то пропало. Деньги от ваших конфискованных товаров на устройство улиц и ремонт бани пойдут, зато милость царская к вашему степенству — в наличии.
— То есть? — не понял Тимофей.
Генерал-губернатор немного замялся, и Михайла, глядя на него, наконец-то понял, что притянули их сюда не за убийство, а по тому, старому делу с туркменцами, и возликовал душой, заговорил прибаутками:
— Эка, папаня, какой ты недогадливый. Тут надо так понимать: «То ли взятка — то ли взаймы без отдатка». Или так: «Попал — не кричи «пропал», был за решёткой вроде — глядь, — опять на свободе!»
— Балагур ты, однако, купчик, — сказал генерал и продолжил более строго: — Стало быть, помогу я вам отбиваться от подлого купца Мир-Багирова. С нонешнего дня не станет он вам мешать в торговле. Все туркменские култуки до самого Гургена — за вами. Плывите, откупайте… но и о нас помните. Сейчас я напишу командиру Саринской эскадры, чтобы полюбезнее обходился с вами…
Тимирязев придвинул четвертушку бумаги, обмак-пул в чернильницу гусиное перо, написал несколько фраз, подышал на сырые строчки и, кликнув секретаря, велел принести печать с сургучом. Когда тот исполнил приказание, генерал-губернатор сам скатал в трубочку письмецо, заделал шнурок и запечатал.
— Бот, — протянул он Михайле. — Как встретишь капитана первого ранга Басаргина, то передашь ему. Тут ваша купеческая судьба: удача, прибыль и прочее. А также примите и от меня всяческое благорасположение. Отныне нет для меня других купцов в море, кроме вас…
Тимофей бухнулся генералу в ноги, а Михайла кланялся и растерянно глядел то на генерала, то на отца. Генерал похлопал Тимофея по плечу, помог подняться с пола и выпроводил в коридор. Когда вышли, старик, утирая слёзы умиления, сказал:
— Везучий ты, Мишка, ей-бо! Я думал, они тебя, антихриста, в Сибирь сошлют или в солдаты забреют, а тут — вишь как…
— Ну ладно, папаня, не хнычьте, а то люди увидят… А что касается меня — я такой, везучий… Это уж точно.
На радостях старик Тимофей устроил младшему проводы. Собрались за стол всем семейством. Пили за добродетеля генерала и желали Михайле успеха. А наутро он отбыл в катере по Кутуму, по Волге, по Маракуше к Бирючьей косе, где стоял шкоут «Астрахань», и через день отправился на юг.
Плыли при хорошей погоде. Наштормовавшись за зиму, Каспий словно отдыхал: мягкий, лёгкий ветерок надувал паруса и нёс славно по мелкой игривой волне. От Бирючьей косы до Дагестанского полуострова над мачтами повизгивали чайки, ожидая, когда же моряки потянут сети и будет возможность поживиться свежей рыбкой. Но корабль шёл и шёл уверенно заданным курсом — и птицы постепенно отставали от него.
За сорок четвёртой широтой, в тёплых водах, всё чаще и чаще стали попадаться тюлени. К ним Михайла быстро привык и перестал на них обращать внимание, а увлёкся зрительной трубой, в которую разглядывал дагестанские поселения. Видел в отдалении Тарки с крепостью на горе, Дербент, окружённый стенами, самурские леса и гору Бешбармак. Потом пошли мимо Апшерона, мимо острова Наргена и Фульфа и бросили якорь в бакинской гавани, дивясь сказочным красотам города, но ещё больше страшась горячего южного солнца. Михайла с интересом рассматривал теснящиеся у берега парусники всех «мастей», пыльную набережную, заставленную духанами и фаэтонами, огромную «Девичью башню» и только что выстроенное неподалёку от неё русское здание — такой же высоты, но иной конструкции. Михайле хотелось «гульнуть» здесь малость, но он сдерживал свои желания и, съезжая на берег со штурманом Васильевым, предупредил музуров:
— С брига — ни на шаг. Скоро опять поплывём!
Сошёл Михайла на берег единственно для того, чтобы узнать: где отыскать командира морской эскадры? В таможне усатый, с задубевшим лицом матрос указал на морской клуб, затем кивнул на покачивающийся военный пакетбот:
— Это его посудина.
Следуя вдоль набережной, Михайла со штурманом свернули в указанную улочку и оказались у каменного здания. Был полдень, солнце пекло нещадно, и возле клуба моряков не было ни души. Только где-то внутри помещения раздавались писклявые звуки флейты и гремели бильярдные шары. Молодой купец чутьём угадал, что этот Басаргин, наверняка, заядлый бильярдист, и направился по коридору на стук шаров. Двери в бильярдную были распахнуты настежь, окна тоже. Несколько офицеров в морской форме сидели у окна в креслах, двое играли. «Вот этот», — подумал Михайла, взглянув на одного из игроков — рослого, статного, надменного, с рыжими вьющимися бакенбардами.
— Извините, если можно… Кто тут будет Басаргин?
— А тебе зачем он? — спросил рыжеволосый, с бакенбардами, даже не взглянув на купца.
Михайла с обидой отметил, что моряк мог бы и обратить на него внимание: хотя бы на его внушительный рост — всё-таки не каждый день появляются в Баку такие молодцы, как младший Герасимов! И, подумав немного, ответил небрежно:
— Письмишко надо передать от Тимирязева.
Бильярдист положил кий:
— Я — Басаргин. Где твоё письмишко?
— А чем докажешь, что Басаргин?
— Ты что, в уме? — моряк побагровел и выхватил из рук Михайлы свиток. Повертев его, он поморщился — не было, мол, печали, сунул во внутренний карман лёгонького сюртука, который висел на стенке, и спросил: — Всё, или ещё есть что сказать?
Михайла, парень на редкость самолюбивый и задиристый, на этот раз не удостоил моряка ответом. Резко повернулся да и вышел вон.
К вечеру бриг «Астрахань», так его называли хозяева, а все остальные шкоутом, уже был далеко от
