медленно протянула руку и прижала ладонь к его груди.
Квинтон был настолько потрясен, что совершенно потерял голову. Выглядел напуганным. Подавленным.
— Он старается убить тебя. — Голос Птички звучал сквозь слезы мягко и проникновенно. — Тот самый монстр, что хочет убить и меня за то, что меня избрал Бог. Да-да, он хочет убить и тебя. — И добавила так тихо, что Брэд едва услышал ее: — Ты такой же, как я. И он хочет убить нас обоих.
Квинтон содрогнулся. Брэд не знал, что сказать. Пусть бежит отсюда, пусть выцарапает ему глаза и убегает, пусть швырнет лампу на пол и спасается через заднюю дверь.
— Мне жаль, что отец обидел тебя, Квинтон, — вновь заговорила Птичка негромко, утерев слезы, словно ангел, посланный на землю специально ради него. — Но ты все равно избранник. Тебе нет нужды оправдываться в глазах Бога или ревновать к нему других избранников.
И тут случилось нечто, от чего у Брэда кровь от лица отхлынула. Квинтон задрожал еще сильнее, по щекам полились слезы. Губы отчаянно сжались, и, не отталкивая руку седьмой избранницы, Квинтон разрыдался. Птичка плакала вместе с ним.
Но Брэд не испытывал ни благодарности, ни облегчения. Он видел только одно: грехи этого монстра выходят на свет божий благодаря его собственной невинной жертве. И от этого стало еще страшнее.
— Птичка… — Он пока и сам не знал, что скажет в следующую минуту, потому что его слова могут приблизить ее конец, но могут и спасти. Она не обращала на него внимания.
— Если я его избранница, то и ты тоже, — говорила Птичка. — А он любит всех. Даже меня. Даже тебя.
И тут мужчина, грозно нависающий над Птичкой, словно опал. Он содрогался от рыданий. Руки повисли как плети, пистолет выскользнул из ослабевших пальцев, и он медленно опустился на колени.
В голове у Брэда звонили колокола тревоги, и он не мог заставить их умолкнуть.
«Лети, Птичка! Лети! Ты права, и он знает, что ты права, а жить с этим знанием не может. Он сейчас очнется и убьет тебя, Птичка. Лети!»
Губы у Брэда беззвучно шевелились, но он не мог перечить ей — слишком рискованно. Оставалось только молить Бога о милосердии.
Птичка не улетела. К ужасу Брэда, она положила руку на плечо Квинтона, и это рыдающее, содрогающееся подобие человека опустилось на корточки.
Все верно, Птичка — самая красивая в мире женщина. При своих полутора метрах роста, при том, что ухаживать за собой толком не научилась, искусством макияжа не владеет и от моды отстала, она являет собой самое потрясающее создание Бога.
И Брэд был уверен, что Коллекционер Невест собирается покончить с ней.
Квинтон не мог сообразить, что случилось. Понимал только, что над ним вершится насилие, самое настоящее насилие. Та самая женщина, что стала некогда его жертвой, вернулась и при помощи нескольких простых слов сорвала покровы, которыми он любовно оборачивал себя все эти годы.
Квинтон был не из тех, кто отрицает истину, но и принять ее он не мог, по крайней мере не сейчас.
Пока перед ним стоит избранная, которой Бог даровал столь высокое положение, единственное, что остается, — оплакивать свою собственную жалкую природу.
«Я прав: она — самая, самая, самая красивая! Неудивительно, что я безумно в нее влюбился. И влюбился бы снова, потому что мужчина, не способный полюбить и не любящий Птичку, заслуживает быть убитым на месте и закатанным в мокрый бетон».
Когда Птичка сказала, что и Квинтона Гулда, человека, оскорбившего ее, любят не меньше… земля разверзлась под ногами, и он ощутил дыхание ада, затаскивающего его в свои глубины.
«Этого не может быть. Сравнить меня с Райской Птичкой — то же самое, что сравнить слизняка с павлином, с голубем… с райской птичкой. И тем не менее все так. А потом она сказала, что зло изъедает меня изнутри, чтобы превратить нас обоих в посмешище. Это тоже правда, и я бессилен хоть что-то изменить. И потому ее надо убить. Она плачет вместе со мной, я чувствую ее руку на своем плече… и теперь я ее убью».
Птичка прикоснулась к нему так, как, в ее представлении, могла прикоснуться мать к ненавистному сыну другой женщины, переживающему внутренний слом. И не почувствовала отклика. Он по-прежнему оставался монстром.
Еще в овраге ей подумалось, что, может, убийца мертв. Не физически, но духовно и умственно. Что, подобно ей, он умер давно, еще мальчиком, когда отец отнял у него жизнь.
И когда она коснулась ладонью его груди, то поняла, что права, — он мертв. Потому что во время прикосновения она увидела стоящего на коленях, плачущего маленького мальчика. А над ним грозно склонился с трубкой в руках крупный бородатый мужчина.
До этой минуты ей виделось только то, что виделось и мертвым, да и то всего несколько раз.
«Квинтон не похоронен, но действительно мертв, ведь мне не просто кажется, верно? Если удастся свидеться с Элисон, надо будет спросить, отчего Бог дает мне возможность видеть такие вещи».
Но сейчас Птичка знала одно: этого человека нужно любить, потому что, при всем своем ничтожестве, он зеркальное отражение той гнусности, что таится и внутри ее самой. Страх и ненависть, которые преследовали ее так много лет, тайно сосредоточены в этом человеке.
Она вспомнила разговоры с Элисон о всепрощающей силе Бога. «Не судите и не судимы будете, — любила она повторять. — Любите врагов своих, ибо они не ведают, что творят. Пусть в сердце ваше изольется свет божеского милосердия и всепрощения». Смысл этих слов дошел до Птички, только когда она очутилась в овраге.
Если все так и она действительно избранница Бога, то и он тоже. И единственный способ спастись и ей, и ему — вернуть его расположение.
И она сделала то, что, по словам Элисон, сделал бы Бог. Она простила его. Позволила ему плакать у нее на плече. И в это время на нее снизошел свет и дал свободу от этого человека.
Но это походило на усыпанную углем дорогу в зияющую пасть ада, и в глубине души Птичка не была уверена, что действительно простила Квинтона.
И вдруг она вспомнила про Брэда. Птичка прищурилась, повернулась, посмотрела на него и впервые заметила, что у него течет кровь.
Он готов был щелкнуть зубами, нанести удар, взорваться. Но не случилось ни одного, ни второго, ни третьего.
Птичка позволила ему положить голову ей на плечо и утешала, как сестра.
Пережив несколько долгих минут внутреннего напряжения, смешанного с чувством печали и вины, Брэд впервые подумал, что, возможно, он ошибается. Некая сила, превосходящая все, что он видел раньше, подчиняет себе их обоих и творит то, что не способен сотворить никакой агент ФБР. Быть может, Квинтон, этот ангел смерти, переродился под воздействием ласковых слов невинной девушки.
Мужчина выглядел изможденным. Он опустил голову и безудержно рыдал. Время от времени он цеплялся за нее, но пальцы были слишком слабы, чтобы ухватиться за блузку. Глаза его были закрыты, в уголках рта скопилась слюна. Из разбитого носа сочилась белая слизь. То, что раньше было мужчиной, превратилось в месиво, мешок костей.
Кажется, Птичка увидела то же самое. Она спокойно посмотрела на этого жалкого типа, потом повернулась к Брэду, словно пытаясь вспомнить, кто это. Взгляд ее скользнул вниз и остановился на лодыжке, где Квинтон проделал дыру.
Кровь вытекла из раны и образовала на полу лужицу. Брэд забыл о боли, но сейчас она вернулась, отдаваясь пульсирующими ударами.
Птичка не сводила с раны расширившихся от ужаса глаз. Губы ее зашевелились. Отшатнувшись от Квинтона, она шагнула к Брэду. В то самое мгновение, когда она повернулась к Квинтону спиной, что-то переменилось. Поначалу почти неуловимо: ритм его дыхания, чуть затихшие всхлипы, словно кто-то скомандовал: «Хватит». От Брэда не ускользнула перемена, только он отказывался верить ей, потому что если у Птички ничего не получилось, значит, им обоим конец.
