Экая точность: сорок тысяч шагов и сто черных тополей!
Я уже готов был ринуться к Сусингену, но вовремя сообразил, что сорок тысяч шагов мне до вечера не сделать. Надо было пока выяснить, что за журналист, что за Саидов побывал в доме отдыха.
Отправился с расспросами к директору. Директор посмотрел на меня непонимающими глазами. Никакого журналист он не видел; вот, может быть, кто-нибудь из девочек… В кабинете, одна напротив другой, сидели за каким-то второстепенным столиком, без тумб и ящиков, две полные женщины, очевидно бухгалтерши. Еще бы, журналиста да не запомнить. Был, был журналист в «Хрустальном ключе», книжечку даже свою показывал, удостоверение личности. Что в натуре, что на карточке — отощавшее смуглое лицо. Не грех бы этому журналисту с месяц в «Хрустальном ключе» пожить, жирок нагулять. Расспрашивал про какого-то отдыхающего, но в книге учета не нашел ничего. Потом бухгалтерши рассказали ему свеженькую сенсацию: отдыхающий, мол, тут у них пропал. Журналист изменился в лице, стал расспрашивать, что за внешность была у Забелина. Одна из бухгалтерш Забелина не помнила вообще, другой же довелось как-то раз с ним столкнуться: пришел узнать, нельзя ли деньгами получить компенсацию за несъеденные обеды. Успела запомнить расшлепанные (точно к стеклу прижатые — пояснила она) его губы. Всем этим женщина поделилась с журналистом.
Что это за журналист Саидов и почему он предвидел исчезновение Забелина? Эх, укатить бы в город на часок-другой.
Возле административного корпуса стоял потрепанный мотоцикл с коляской. Судя по номеру — местный. Чей он, интересно? Заглянул к Эгамбердыеву. Там все было без изменений: старик гонял чаи и ораторствовал, Эгамбердыев слушал.
— Нельзя ли угнать вон ту машину? Долго что-то она стоит без присмотра? — оставалось еще добавить на манер Ларисы Николаевны: «шучу, шучу», но старик вскочил с возгласом:
— Давай повезу, зачем угонять!
Через час я сидел в рейсовом автобусе.
2
Первым делом зашел в телефонную будку и набрал свой служебный номер. Ответил Норцов.
— Что нового по налимовской линии? — спросил я.
— Кое-что есть, — сказал Норцов. — Прежде всего, от экспертов перевод Маджида начал поступать. По частям. Немножко из начала, немножко из середины. И там есть одно место…
— Приеду расскажешь, — оборвал я Норцова, и, голоснув такси, через несколько минут прибыл в правление Союза журналистов.
Всех Саидовых мне перечислили буквально через пять минут: Нурали Саидов, Азиз Саидов, Файзулла Саидов, Саид Саидов. Нурали работал в одной из областных газет в пятистах километрах от столицы. Остальные трое — в нашем городе. Ни один из Саидовых, таким образом, к городу Ф. отношения не имел. По именам и прочим анкетным данным было невозможно составить мнение о физиономиях Нурали, Азиза, Файзуллы и Саида. Понадобились личные дела. Техническая секретарша туманно ссылалась на какое-то завтрашнее совещание и еще на что-то, но после долгих уговоров сдалась, и у меня в руках оказались четыре пухлые папки.
Итак, Нурали Саидов. С фотографии смотрит пухлощекое лицо, исполненное лени. Нет, нет, Нурали не тот, кого я ищу. Судя по внешности, Нурали не снимется с места, чтобы с рюкзаком за плечами искать какого-то там Забелина.
Азиз в некотором смысле — антипод Нурали. Полная коллекция журналистских должностей. Такой мне подходит. Только вот нос у Азиза довольно круто свернут набок. Это женщины обязательно запомнили бы.
Кто следующий? Файзулла. Сразу отпадает. Шестидесятипятилетний редактор издательства «Наука».
Остается последняя кандидатура: Саид. Открываю папку и тотчас впиваюсь глазами в фотографию. Торчащие скулы, запавшие щеки… Он! Без сомнения, он! Анкета: Саидов Саид, кандидат наук, преподаватель педагогического института. Время заполнения: 1960 год. Давненько. И сведения скудноваты. Преподаватель ч е г о? Кандидат к а к и х наук? Черт его знает! Филологических, скорее всего. Или исторических. Поищем разъяснений среди вырезок… «Сон и сновидение». Так, дальше… «В приемной у знахаря»… Господи, да тут сплошная медицина. Перелистываю наспех другие вырезки. «Можно ли заменить человеческое сердце?», «Магическое лекарство древних»… Точно, медицина. Под вуалькой легкомысленных заголовков. Причем же тут чабаны, которых Саидов намеревался интервьюировать? Тоже вуалька? Ведь совершенно очевидно, что журналистика для Саида Саидова — побочное занятие. Увлечение или развлечение, но никак не главное дело. У меня на миг возникает фантастическая гипотеза: Забелин — сумасшедший, удравший из психбольницы, а Саидов — врач, направленный ему вдогонку. Но я в темпе ликвидирую эту гипотезу. Наверное, все-таки современная система здравоохранения располагает более эффективными методами обуздания буйно помешанных. Продолжаю перебирать бумаги и вдруг под статьей, что посолидней, вместо обычного С. Саидов вижу: С. Арифов, кандидат биологических наук. Суюсь в автобиографию Саидова. Вот оно что! С нее-то и следовало начинать. Сразу же узнаю, что С. Саидов — псевдоним кандидата биологических наук С. Арифова, родившегося в 1924 году.
Значит, Забелина преследует человек, который несколько раньше — и тоже безуспешно — преследовал Налимова! Впрочем, откуда мне знать, успешно ли он их преследует или безуспешно и что в обоих случаях надо считать успехом?
Из управления я телеграфировал в Ф. просьбу выслать нам фотопортрет Забелина. А уж потом начал читать переведенного Маджида аль-Акбари. Признаться, попадались мне книжки позанимательней. Описания плодородных долин, дарующих путнику райские плоды, и чистых потоков, несущих свои воды к бурным морям… Я совсем было решил отложить Маджида, когда текст исподволь изнутри зажегся каким-то важным для меня значением.
«Ты проедешь, о путник, по этой земле двадцать дней, и великая равнина будет простираться и слева и справа от тебя, и ноги твоих лошадей будут вязнуть в песке, и тогда откроют тебе объятия прекрасные сады, и десять дней, не вкушая их сладости, ты будешь идти пока не вздыбится земля холмами, подобными муравейникам, и пять дней ты проведешь в пути, и тогда каменные стены встанут перед тобою. И великие крики джинов и взлет их огней и полет искр и дыма из их ртов и их глубокие вздохи и дерзость закроют перед тобой дорогу. Оглушит тебе уши и ослепит тебе глаза, так что ты не будешь ни слышать, ни видеть. И путник кладет в этом месте голову на луку седла и не подымает ее два дня. А после этого, знай, о дитя мое, джины улетят за хребты, и очистится небо, и засияет солнце, и ты увидишь холодную, как лед, реку, и гору справа от нее, что служит пристанищем орлам. Это гора большая и высокая, и над ней разделяются облака. Здесь нет облаков выше ее, так велика высота и так значительно она поднимается. Эта гора и есть цель твоих стремлений, и на плече ее — то, что нам нужно, и я из-за этого привел тебя с собой, и мое желание исполнится твоею рукою. А чтобы исполнилось оно, и увидел ты, что создал на этой горе Аллах великий, и чтобы взял это нечто и обогатился, пойдешь вдоль берега холодной реки и солнце будет перед твоими глазами, а локоть твой будет касаться орлиной горы, и увидишь ручей среди лоз, и, миновав его, поднимешься на гору, и свет станет тебя обжигать, и усилится над тобой зной. Но среди деревьев ты найдешь прохладу и отдохнешь, и найдешь ручей, который вытекает из-под двух порфировых плит, прижавшихся одна к другой, как сестры. Твой приход испугает ручей и он спрячется, но не пугайся ты, спутник, и ручей вернется и приведет тебя к пещере. И ты увидишь нечто, и разум твой будет ошеломлен тем, что сотворил Аллах великий, и станешь ты точно одержимый из-за удивительных вещей. А увидишь ты множество блестящих камней, подобных драгоценным алмазам и яхонтам и большим царственным жемчужинам. Но не прельщайся камнями, ибо они мертвы, а предпочти им истинное сокровище, ибо оно жизнетворное. А видом своим истинное сокровище — прах и тлен, грязь и глина, но открою я тебе его тайну, и ты узнаешь, что эта глина стоит больше, чем драгоценности шаха персидского и удивишься этому крайним удивлением. Ибо бьет в пещере полноводный ключ из особого вида амбры, и
