металлическую табличку, изображавшую череп со скрещенными костями, а чуть подальше — аккуратно сложенную и припечатанную камнем пеструю ткань мужской рубашки. Одежда? Без владельца? Я немедленно повернул обратно, прочел начертанную на камне подпись под оскалившимся черепом: «Пускай тебе, товарищ, будет ясно: купаться здесь — смертельная опасность!!!», а когда, разведя в стороны ветви кустарника, направился к одежде, увидел, что на дальнем краю пляжа уже есть кто-то. Тьфу, чертовщина, конечно же, хозяин одежды загорал где-нибудь под деревцом — вот и все. И однако же я продолжал идти, то и дело оступаясь на зыбком галечнике, туда, где маячила чья-то фигура.
Это был Ричард Багдасарович. Странно, он успел уже одеться. Или, впрочем, нет, кажется, он и не раздевался вовсе. Одежда все так же лежала под камнем, а Ричард Багдасарович бегал вокруг нее, точно где-то здесь землю пронзала невидимая ось, вращение которой магически ему передавалось.
— Вот! — возопил Ричард Багдасарович, увидев меня. — Вы не верили нашим женщинам! А теперь посмотрите, — продолжал он тоном иллюзиониста, срывающего покрывало с сотворенного им чуда, — а-а- адежда Забелина…
Брюки серой немнущейся ткани и клетчатая, багровая в синюю полоску, ковбойка-безрукавка. Карманы пусты. Никаких записок. Владелец вещей, по предварительным данным, Забелин. Вопрос к Ричарду есть? Да, есть!
— Как вы здесь оказались?
— Очень просто оказался! — Ричард простер руки в сторону клубящихся голубизной верховьев Совук-су.
Вон оно что! А я и не заметил, что перед мостом тропа раздвоилась: закинула основной свой маршрут на другой берег, а слабый, едва намеченный, протащила вдоль скалы, под родниковыми брызгами, через галечник дальше в ущелье, вознесла там, вдали, на склон и пустила серпантином в гору. Не мешало бы, конечно, узнать, что происходит с этим ответвлением после взлета. Похоже, оно забирается по осыпям как раз на предвершинное плато, туда, где мне почудилась чуть раньше тень орла. Ладно, отложим разведку на потом. А пока…
— Если не возражаете, вернемся в «Хрустальный ключ»: оприходуем нашу находку.
Ричард не возражал.
В канцелярии мы с Эгамбердыевым и руководящим составом «Хрустального ключа» изучили одежду сызнова. Из-под обшлага левой брючины Эгамбердыев извлек два маленьких зеленых листочка, вроде ряски. Могли они о чем-нибудь рассказать, эти листочки?
Дверь распахнулась, и вошел длиннобородый старик в халате и тюбетейке, но почему-то со школьным ранцем за спиной.
— Почта-телеграф, — единым духом выговорил старик. — Телеграмм Эгамбердыев.
Я счел своим долгом сделать жест, рекомендующий Эгамбердыева, но старик, видимо, и сам отлично разобрался, где кто.
«Муж отдыхает «Хрустальном ключе». Нина Забелина», —
значилось в одной телеграмме.
«Забелин выехал путевкой «Хрустальный ключ». Завком. Дирекция», —
сообщала вторая телеграмма. Обе депеши были отправлены в райцентр:
«Хандайлык, Эгамбердыеву».
Старик продолжал сохранять выжидательную позу, и меня вдруг осенило: знаток местного колорита! Так почему бы, черт возьми, не расспросить его об этом местном колорите.
— Давно здесь живете, отец?
— Шестьдесят восемь лет живу на земле, здесь тоже шестьдесят восемь лет живу, — степенно ответствовал старик.
— Все горы знаете? — уважительно говорил я. — По всем рекам ходили?
— Молодой был — овцы пас, — откликнулся старик и тотчас ожил, как стрелка компаса, освободившаяся от фиксирующего рычажка. — И там был, и там, и там.
— А где такая трава растет, знаете? — я вытряхнул из спичечной коробки на ладонь свою ряску.
— Покажи! — старик забрал листочки себе в горсть, точно нюхательный табак и, насупившись, разглядывал их с полминуты. — Одно место знаю, больше не знаю. Далеко, далеко. Там! — старик резко ткнул пальцем в небо.
— На Бургутхане? — осторожно уточнил я.
— На Бургутхане! — согласился старик. — Трудно туда ходить, ой, трудно. Тысяча шагов, и еще тысяча, и еще тысяча, туда-назад, сорок тысяч будет.
Фольклор? Сорок девушек? Сорок сороков? Сорок тысяч шагов? И на шагомере Забелина те же сорок тысяч шагов.
— Скалы, наверно, мешают? — допытывался я.
— Зачем спрашиваешь? — возмутился старик. — Сам траву рвал, сам принес, сам знаешь.
— Нет, отец. Не я траву принес. Другой человек принес, говорит: угадаешь, где взял, плов тебе сделаю, не угадаешь — мне плов сделаешь.
— Ха-ха-ха, — затрясся старик в хохоте. — Скажи ему: на Бургутхане взял. Сперва, скажи, черный тополь был, хороший черный тополь, там ты отдыхал, скажи. Потом час ходил, два часа ходил, три часа ходил, скажи. Потом старую арчу видел, скажи. К арче пришел, воду слышал, скажи. Долго-долго воду искал. Два камня вот так стоят, — старик прижал запястье к запястью. В камнях вода есть. Потом будет большая яма, темная, темная. Возле ямы такая трава есть, скажи. А вода в землю уйдет.
Удивительное дело! Все, о чем повествовал старик, казалось мне знакомым и в то же время совершенно чужим. Как будто я уже видел этот бесконечно затяжной подъем, и огромное дерево с серебристой листвой, вычерчивающее у своих ног в самую жару овальный заповедник прохлады, и древнюю покореженную арчу, орлиной лапой своего корневища ухватившую скалы, и родник, спрятанный камнями. Как будто я это видел, но видел во сне, в лунном свете, и вода была серебро с чернью, и дерево втянуло в себя свою тень. И приглушенно, сдавленно звенел хрустальный ключ…
— Хрустальный ключ! — на лету поймал я привычное представление.
— Ага, — обрадованно всем корпусом кивнул старик. — Тот родник раньше волшебный был, раньше людей лечил, человек его имя взял, домотдыху давал, домотдых тоже лечит теперь…
— Хрустальный ключ, хрустальный ключ, — у меня возникло вдруг такое ощущение, словно эти слова превратились в будничный металлический предмет, с помощью которого отпираются и запираются замки, и вот я верчу этот предмет на пальце и уже знаю, что существует скважина, на него рассчитанная, и — щелк — передо мной окажется Забелин. Я размышлял и, пожалуй, даже слегка пошевеливал рукой, вращая этот воображаемый ключ, а старик с Эгамбердыевым, прихлебывая чай из пиалушек, вели неторопливую беседу — что-то там о кишлаке, и о дровах, и о ценах. Я лишь клочками улавливал ее смысл: во-первых, голова была занята другим, а во-вторых, говорили-то они по-узбекски, и некоторых слов я попросту не понимал. И вдруг речь старика чем-то меня насторожила. Я еще но сообразил чем, но вздрогнул и заволновался, точно обретенный минуту назад ключик вот-вот соскользнет с пальца и упадет в пропасть глубиною в сорок тысяч шагов. Напряженно прислушался к старику. Он пересказывал Эгамбердыеву наш разговор… Вот пошел по тропе, добрался до черного тополя, увидел арчу и вдруг — оно! — Сусинген! Сусинген! Пропавшая вода. Та самая, которую я безуспешно искал на карте. Зашифрованный адрес Налимова! Петляющая тропа, черный тополь, арча — …У Налимова, кажется, упоминался еще и ручей? Есть ручей! Ивы? Есть ивы! Черный тополь? У Налимова там много тополей…
— Отаджан, отец, один черный тополь — и все?
— Ой, много, очень много, — засмеялся старик. — Сначала береза будет, еще совсем внизу, дальше черный тополь будет, сто черный тополь.
