Я смотрела выжидательно.
— А что, если нам по чашечке кофе… выпить? Сейчас, пока народу мало. Как вы?
— Положительно, — ответила я.
И мы отправились в наше кафе на втором этаже.
Народу действительно было мало. Мы уселись у окна. Эрик пил коричневую бурду мелкими глотками и все поглядывал на меня. Мне хотелось спросить: «Что?» Он производил впечатление пацана. Футболка на нем сегодня была целая, но линялая, камуфляжной расцветки. И высокие шнурованные солдатские ботинки, над которыми торчали звездно-полосатые носки. И картуз, о котором я уже упоминала, — он его так и не снял. Сидел в головном уборе и пил кофе. Тощая длинная шея торчала из растянутого широкого ворота камуфляжной футболки, уши оттопыривались, как у Чебурашки. Не красавец, но личность вполне симпатичная. Безобидная. Из тех, кого обычно не принимают в расчет. Зачем я ему? Неужели из-за мамы Иры? Неужели и Эрик… тоже? А как же нетрадиционная ориентация?
— Лиза, — было видно, что он колеблется. — Лиза… вы… В вас чувствуется тайна! — выпалил он вдруг.
Тайна? Ну и хватил! Может, он шутит? Не похоже…
— Послушайте, Лиза… — Он стал рыться в своей пестрой торбе. — Вот! — протянул мне золотой тюбик губной помады.
Я машинально взяла. Сняла колпачок. Помада была лилового цвета.
— Я бы мог сделать вам лицо, — сказал он. — Хотите?
— Спасибо, Эрик. Я подумаю.
— Вы не понимаете, Лиза, — выпалил он горячо. — Я художник!
Я вздрогнула — художник? И этот тоже?
— У вас интересное лицо, Лиза. Необычное. Я хотел бы, если вы согласитесь… чтобы ваши фотографии напечатали в моей рубрике. Вы даже не представляете, насколько вы женственны. Согласны?
В его рубрике? Я вспомнила фотографии девиц с устрашающим макияжем и покачала головой.
— Подумайте, — попросил он грустно.
Я протянула обратно золотой тюбик.
— Это вам, — сказал он, отводя мою руку. — Это ваш цвет. Но только с черным. С черным идеально, и еще желтый шарф…
Я нерешительно держала подарок в руке и не придумала ничего лучше, как спросить:
— Это, наверное, дорого?
— Для меня бесплатно, — ответил он. Помолчав, спросил, не глядя: — Может, сходим куда-нибудь вечером?
Я едва не расхохоталась. Что это с ним?
— Сегодня я занята, — соврала без запинки. — Может, когда-нибудь… — Мне хотелось спросить, сколько ему лет.
Он проводил меня до самой двери. В моей комнате удобно расположился в дворцовом кресле главред. Ждал меня с нетерпением. Эрика как ветром сдуло.
— Лизонька, — Аспарагус поднялся мне навстречу. — А я уже заждался. Как… вы? Вас не было вчера…
— Хорошо, Йоханн Томасович, — ответила я. — Спасибо. Все хорошо.
— А… Ирочка? — он произнес ее имя с придыханием.
— Тоже хорошо.
— Ирочка сказала, у вас какие-то дела… — Он настороженно смотрел на меня, явно ревнуя.
Мне стало его жалко.
— Мы просто… прошлись по магазинам. — Я прикусила язык и вспыхнула, вспомнив, на чьи деньги мы вчера разгулялись.
— Может, поужинаем сегодня? — Он смотрел на меня с надеждой. На скулах выступили красные пятна. Выражение лица — глуповато-неуверенное.
Я отвела взгляд. Мне стало неловко. Неужели это любовь?
— Я позвоню, спрошу.
— Буду ждать ответа! — просиял он. — С нетерпением!
Он замешкался у двери, вернулся, молча взял меня обеими руками за голову и поцеловал в макушку. От него пахло хорошим одеколоном. После чего, не произнеся ни слова, он ушел. Похоже главред уже видел всех нас одной семьей. А как же Миша? Что сказала моя мать Йоханну о своем друге?
Мне было, разумеется, не до писем. Картины Игоря, новая одежда, Эрик, влюбленный, поглупевший на глазах Аспарагус… Ожидание перемен стучало молоточками и требовало отпереть дверь. Разве тут до жалующихся девушек? Не могла я сегодня ни сочувствовать, ни советовать!
Я сидела, закинув руки за голову. Картины Игоря стояли передо мной на полу — я прислонила их к стене. В них не оказалось ничего зловещего, не понимаю, что вдруг на меня нашло тогда? Русалочка была прехорошенькой — в ее возрасте слезы высыхают быстро. А черные монахи… Не спорю, мрачноватый сюжет, особенно для автопортрета. Я уже не сомневалась, что средний монах со светлыми внимательными глазами и есть мой телефонный фантом. Он смотрел на меня, словно хотел спросить… О чем? И почему в монашеском одеянии? Это что… иносказание? Философия? Что это значит? Несет свою ношу? Бремя? Прячется под черным клобуком? Двое других, без лиц — статисты. Он несет свой крест один, в пустоте, и будет нести вечно, потому что у пустоты нет ни конца, ни края?
Телефонный звонок заставил меня подскочить на месте. Я схватила трубку.
— Лиза, — из неимоверного далека прорвался голос Игоря. — Лиза… Вы получили мои картины?
— Да! — крикнула я.
— Вы… Что вы думаете?
— Мне они нравятся.
— Правда? — В голосе его звучала неподдельная радость.
— Честное слово! Где вы? Очень плохо слышно.
— На улице, — прокричал он. — Здесь очень шумно. Лиза… — голос его прервался. В трубке трещало. — Лиза, мы не могли бы встретиться?
— Когда и где? — я не узнавала свой голос — так перехватило горло. — Когда?
Ответом мне был только треск эфира и рев улицы. Игорь исчез. Испугался собственной смелости?
Он так и не перезвонил в этот день. Полная недоумения, я читала письма, не понимая, о чем они… Почему он не перезвонил? Что случилось? Мысли, одна другой абсурднее, лезли в голову. Может, его сбила машина? Он переходил дорогу, отвлекся… Или машина выскочила на тротуар прямо на него! А что — так бывает! Или напали грабители? Или он увидел знакомых, испугался, что… донесут жене? Или жену увидел? Фу, глупость!
От моего радужного настроения не осталось и следа. Я сняла желтый шарф, повесила на спинку стула. Достала из сумки заколку, убрала волосы в пучок. Кончился праздник…
Примерно через час позвонил главред и спросил:
— Ну как, Лизонька?
— Не могу дозвониться, — ответила я.
— Как же так? — забеспокоился он. — Может, что-то случилось?
Я невольно усмехнулась — бедный Йоханн чувствовал то же, что и я.
— Ну что вы, — сказала я. — Не беспокойтесь, она просто вышла… купить продукты. Я буду звонить еще.
— Жду, — ответил он, разочарованный. — Жду.
Я звонила еще несколько раз, но трубку так никто и не взял. Ни моей матери, ни Миши дома не было. Где же они, интересно?
Бедный Йоханн звонил и заходил, но ничем порадовать его я не могла. Он помрачнел, румянец сполз со щек. Глаза стали как у побитой собаки. «И это любовь?» — думала я. Взгляд мой упал на желтый шарф. Сама я, не далее как утром, летела на работу в самом радужном настроении, а сейчас? Наверное, глаза у
