поэтому там пока не включали подводного телефона.
В 20.40 все в порядке. Можно открывать клапаны затопления. Море относительно спокойно, а все- таки под водой будет еще спокойнее: волны качают мезоскаф — ощущение не из приятных. Обычно, чтобы ускорить погружение, мы пускаем ходовые двигатели; на этот раз воздерживаемся, бережем аккумуляторную батарею. Мезоскаф идет под воду плавно, не спеша. Если аппарат правильно вывешен с учетом температуры и плотности воды в месте погружения, ему понадобится четырнадцать минут, чтобы совсем скрыться под водой. Я стою в носовой полусфере и через иллюминатор в люке смотрю на рубку, она еще четко вырисовывается на фоне ночного неба. Эберсолд занял пилотский пост, Казимир — рядом с ним. Каждый занят своим делом.
20.54, рубка совсем ушла под воду. Аппарат был вывешен как следует, старт состоялся.
У нас намечено, что для начала «Бен Франклин» проведет часть ночи на грунте, на глубине 500–600 метров. Это позволит нам сориентироваться и произвести напоследок еще одну, решающую проверку всего технического и научного оборудования; заодно Фрэнк Басби познакомится поближе с морским дном в районе Палм-Бича. Намечены еще точки, где мы, если позволит обстановка, будем на несколько часов садиться на грунт, чтобы Басби мог заниматься своими исследованиями.
В бункерах «Бена Франклина» было достаточно железной дроби, чтобы аппарат дошел до самого дна. Предполагалось, что мы сбросим три порции дроби. Во-первых, в ходе погружения для компенсации избыточного балласта, который мы намеренно приняли, чтобы лодка не застряла на поверхности. Во-вторых, во время стоянки на грунте, чтобы компенсировать охлаждение и вызванное им увеличение плотности воды. И наконец, чтобы всплыть до отметки 200 метров — предполагаемой средней глубины нашего дрейфа. После этого у нас останется только аварийный твердый балласт.
Начальный темп погружения — 20 метров в минуту — нас вполне устраивал. Мы предоставили мезоскафу плавно идти на грунт с постепенным замедлением скорости, которая автоматически, не хуже какой-нибудь суперэлектронной вычислительной машины, учитывала целый ряд переменных факторов: охлаждение забортной воды — 30 °C на поверхности, 17,68° на глубине 195 метров, 7,33° на глубине 420 метров, 6,65° на дне (тормозит погружение); сжатие газа в наружных аккумуляторных батареях (этот фактор, особенно поначалу, ускоряет погружение); сжимаемость морской воды (тормозит погружение); сжимаемость корпуса (ускоряет погружение); изменение солености воды (в зависимости от обстоятельств либо ускоряет, либо замедляет погружение).
Уже через три минуты на глубине 70 метров нас окружает обильный планктон; серебрясь в лучах наших светильников, он устремлялся вверх мимо иллюминаторов, будто вихри снега, увлекаемые в небо порывом ветра.
На глубине 300 метров темп погружения уменьшился наполовину — хорошая иллюстрация основного принципа, определяющего стабильность мезоскафа. И все-таки скорость была еще чересчур велика для мягкой посадки на грунт, характер которого мы не знали.
21.27, глубина 450 метров. По эхолоту до дна 60 метров, пора тормозить. Сбрасываем железную дробь четыре раза по десяти секунд; итого отдаем неполных 200 килограммов. В 21.48 наш гайдроп — трос, подвешенный к мезоскафу снизу по примеру гайдропа воздушных шаров, — касается дна и автоматически стабилизирует нас, придавая мезоскафу нулевую плавучесть. Волочась по дну, гайдроп, как и было предусмотрено, прекращает наше погружение в 10 метрах над океанским дном. Естественно, он укреплен на корме, а потому разворачивает мезоскаф по течению там, где оно есть. Здесь действие Гольфстрима только-только прослеживается; тем не менее мы в несколько секунд набираем ход примерно в 1/10 узла.
Вода удивительно чистая, как это часто бывает на грунте. Планктона сейчас почти нет. Видим изящную креветку на уровне наших центральных иллюминаторов, маленькую анемону на дне, да изредка мелькают мелкие рыбешки, вероятно Myctophidae (светящиеся анчоусы).
Температура внутри аппарата сносная — 26 °C, а вначале было жарковато — 29,5°. Зато намного возросла влажность — с 54 процентов до 79.
Фрэнк и Кен проверяют приборы и готовятся снимать первые показания. Чет занят своим снаряжением. Эрвин — на посту пилота, Каз — на камбузе, ищет способ приготовить обезвоженные продукты так, чтобы они выглядели если не заманчивыми, то по крайней мере съедобными.
А теперь он взялся за телефон:
— «Приватир», «Приватир», я — «Франклин». Прием.
Ответ следует через несколько секунд. Громко, отчетливо, гулко, под аккомпанемент многократных эхо:
— «Франклин», я — «Приватир». Прием.
— «Приватир», я — «Франклин». Скажите, пожалуйста, сколько в пинте чашек? Прием.
Мы во всем, даже в кулинарных делах, зависим от поверхности.
Полночь, а все на ногах. Наш рабочий день только начинается. Вода такая чистая и прозрачная, что стоит снять несколько кадров.
Вот только прохладно что-то становится: 20,5 °C. Стенки покрываются росой. При желании можно собрать эту влагу губками, чтобы не испарялась, когда температура воздуха опять поднимется. У нас так и предусмотрено на случай, если силикагель не будет справляться со своими обязанностями: время от времени погружаться в холодные слои как раз за тем, чтобы пары конденсировались, собирать осевшую влагу и всплывать — будет и суше, и теплее.
Так или иначе сейчас «Бен Франклин» заметно остыл. Это увеличило его вес относительно воды, и несколько часов аппарат покоится на грунте, вытянув гайдроп за собой во всю длину. Фрэнк Басби пользуется случаем записать первую серию акустических волн с поверхности. По его просьбе там с минутным интервалом производят десять взрывов; для этого служат капсюли и электродетонатор, установленный на «Приватире». Звуковые волны пронизывают толщу воды и доходят до наших звукоуловителей — гидрофонов, помещенных снаружи мезоскафа. Да мы и без всяких приборов отчетливо слышим взрывы, слышим также чередующиеся эхо, ведь звуковые волны отражаются от поверхности, от грунта, мечутся вверх и вниз, оставляя многократный след на магнитных лентах Кена. Только прокрутив запись и проследив глазами каждый взрыв на экране катодной трубки, Кен выражает свое удовлетворение.
Все в порядке, можно возобновлять дрейф в Гольфстриме. Прежде чем отчаливать, смотрим на прибор, измеряющий скорость течения: 0,2 узла. Значит, примерно такой будет и наша скорость, когда мы снова поднимемся на длину гайдропа и установим нулевую плавучесть.
15 июля. Ровно в час ночи сбрасываю 50 килограммов балласта, потом в восемь приемов еще 100 килограммов. Мягко отрываемся от грунта и в ту же минуту видим, как мимо нас проходит великолепный краб шириной около 30 сантиметров.
Когда определяешь размеры под водой, надо быть осторожным. Без корректирующей линзы на иллюминаторе из-за преломления света все кажется ближе, чем на самом деле, примерно в соотношении 4:3, так что истинное расстояние трудно оценить, да и светильники тоже играют роль. Бывает, глядишь и спрашиваешь себя: то ли эта рыбка маленькая и находится совсем близко, то ли она большая и находится далеко.
Правда, здесь дно на вид не очень плодородное. И тем не менее наш первый медленный дрейф вдоль течения дарит мне яркие впечатления. В кристально чистой толще возникают то креветка, то тропические рыбки, то изумительный скат, который грациозно плывет над грунтом, помахивая изящнейшими плавниками тридцатисантиметровой ширины.
Стрелка прибора, регистрирующего скорость течения, на нуле; значит, трение гайдропа о грунт ничтожно, и мы идем со скоростью течения. Появляется тонкая рыба — явно долгохвост, обычный обитатель этих глубин. Медленно передвигаются великолепные морские ежи диаметром 12–15 сантиметров.
В 2.15 замечаем, что окружающие мезоскаф крупинки планктона начинают обгонять нас. Да и прибор показывает относительную скорость течения — 0,5 узла. Сбрасываем еще немного дроби, чтобы подвсплыть на гайдропе и уравняться в скорости с течением.
Холодновато: 17,5 °C. Плавно идем вперед, носовой прожектор включен; он новой конструкции, с таллиевым стеклом, его зеленоватый свет обладает особенно высокой проникающей способностью. Кроме
