придется вспомнить об этом правиле, если мы не добьемся удовлетворительной связи.
Кроме двух обычных телефонов, которые обладают сравнительно небольшим радиусом действия, зато потребляют меньше энергии, у нас еще два более мощных, но они жадно пожирают ампер-часы, как только их включат, а потому предназначаются исключительно для аварийных случаев. Их установили на борту накануне старта, и мы еще ни разу не пользовались ими. Теперь пришло время испытать это устройство.
— «Приватир», «Приватир», я — «Франклин». Прием.
Слышим ответ тихо, но отчетливо:
— «Бен Франклин», я — «Приватир». Приготовиться к определению дальности.
Сразу же слабый голос с поверхности начинает отсчет:
— Шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль.
Услышав слово «ноль», Дон Казимир немедленно отвечает:
— Есть!
Поверхность при слове «ноль» пустила хронометр, его остановят, как только до них донесется наше «есть!». И отметят, сколько времени звук шел от «Приватира» до «Бена Франклина» и обратно. Зная скорость звука (практически 1500 метров в секунду), поверхность может определить расстояние до мезоскафа. Взяв судно за центр, радиусом, равным этому расстоянию, проводят окружность. Где-то на окружности должен быть мезоскаф.
Судно быстро переходит поближе к полученной точке и повторяет операцию:
— Шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль!
— Есть!
Новая окружность либо сечет первую, либо — оптимальный случай — касается ее изнутри. В первом случае у вас два возможных решения, и третье измерение покажет, на каком остановиться. Во втором случае позиция мезоскафа сразу определена. Если же окружности совсем не соприкасаются, поиск начинают сначала.
В принципе дело простое, но действовать нужно быстро, ведь море не чертежная доска, скорость Гольфстрима у поверхности выше, чем на глубине, и мы даже не знаем точно, каким курсом идем. К тому же море не безлюдно, на поверхности есть другие суда, за которыми приходится следить.
Как выяснилось потом, «Приватир» потерял нас не только потому, что людям не хватало навыка, который им еще предстояло приобрести. Была и другая причина: на несколько минут наших товарищей отвлекли радиовызовы с земли, а близость других судов вынудила «Приватира» изменить курс.
Но все хорошо, что хорошо кончается: в 15.39 связь полностью восстановлена, можно снова вести слежение. Если бы не мощный аварийный телефон и если бы не замечательное искусство команды обеспечивающего судна, пришлось бы нам всплывать, чтобы установить радиосвязь и визуальный контакт, а потом уже возобновлять подводный дрейф. Такой перерыв был бы нам совсем некстати, особенно на второй день экспедиции.
Слово «слежение» требует кое-каких объяснений. Само собой разумеется, что навигация, подразумевая под этим словом точное определение нашей позиции, могла производиться только с поверхности. Сами мы чаще всего могли определить лишь свою глубину да в некоторых случаях общее направление нашего дрейфа, пока скорость аппарата не сравнялась со скоростью течения (на это нередко уходило несколько часов) и взвешенные частицы перемещались относительно нас. А на поверхности судно может определить свое место либо классическим астрономическим методом, либо, если небо пасмурное, системой «Лоран», в нашем случае — системой «Лоран А» на «Приватире» и системами «Лоран А» и «Лоран С» на «Линче».[74] Система «Лоран» заключается в том, что фиксируются чрезвычайно малые, но все-таки поддающиеся измерению промежутки времени между поступлением импульсов с двух разных радиостанций, работающих синхронно. Система «С» подобна системе «А», только еще более совершенна и точна. Таким образом, «Приватир», как и любое надводное судно, мог определить свое место с большой степенью точности, зависящей от условий радиоприема, но во всяком случае в пределах одной мили, а то и полмили.
Но «Приватир», кроме того, должен был следить за нами. Для этого у нас на борту было четыре акустических прибора. Во-первых, два ответчика, установленных «Грамменом». Эти приборы молчат, пока не поступит запрос. Когда же поверхность посылает звуковой сигнал, пронизывающий воду со скоростью около полутора тысяч метров в секунду, они отзываются на «стук» ответным сигналом. Приняв его, поверхность может вычислить расстояние до аппарата и его место.
Два других навигационных прибора установлены Научно-исследовательским центром ВМС. Один из них — ответчик, позволяющий определить расстояние; другой — датчик, излучающий каждые две секунды резкий двойной сигнал частотой 4 тысячи герц, по которому поверхность узнает наше место и глубину. Практически это наш единственный непрерывно действующий маячок. Каждые две секунды разряжается конденсатор, он-то и производит звук, несущий через толщу воды наверх свежие данные о том, где мы находимся.
В любой точке мезоскафа мы отчетливо слышим его днем и ночью, постоянно, неизменно. Это еще одно звено, соединяющее нас с поверхностью. Поверхность тоже слышит его постоянно. Мы слышим его даже когда спим, едим, разговариваем, слышим, подчас сами того не сознавая. Он мог стать назойливым, невыносимым, мог в полчаса свести нас с ума. На самом же деле он нас только радует, он стал нашим другом, вестником, который внушает нам уверенность.
Иногда мы несколько минут подряд подсчитывали сигналы, проверяя исправность прибора, как доктор проверяет пульс пациента. Наш «звоночек» всегда пребывал в отличном здравии, его не брали ни вода, ни соль, ни давление, ни температура; ничто не могло отвлечь его от исполнения своего долга. Каждые две секунды — сигнал, сигнал, сигнал.
И когда число сигналов достигло 1 296 000, пришла пора всплывать и открывать люк навстречу солнцу.
Весь вечер и часть ночи «Бен Франклин» плавно поднимался. В 15.11 было сброшено еще 15 килограммов дроби, и к полуночи без какой-либо дальнейшей регулировки мезоскаф стабилизировался на отметке 200 метров. Температура внутри аппарата была примерно равна температуре забортной воды.
30. Жизнь моря
Подводную фауну в этом районе богатой не назовешь. Тем не менее стоит включить прожекторы, как на свет собирается планктон. Эта позитивная фототропная реакция позволит нам провести за месяц множество интересных наблюдений. Больше всего распространены здесь сальпы. В отличие от тех сальп, которых я много раз наблюдал в Средиземном море, здешние не светятся, а просто отражают лучи наших прожекторов, порой очень ярко. Эти причудливые маленькие животные напоминают полиэтиленовые мешочки величиной с наперсток или чуть побольше, в которых содержатся крохотные бурые внутренние органы. То раздуваясь, то сжимаясь подобно детскому воздушному шарику, сальпы непрерывно двигаются, описывают в воде круги, выделывают антраша, исполняют мертвые петли, порхают, будто бабочки, которых они чем-то напоминают, когда их тени мечутся на черном фоне океана. У некоторых сальп есть «хвост», в три-четыре раза длиннее тела, другие — бесхвостые. И что удивительно: иногда «хвосты» сами по себе извиваются в воде.
Интересную сцену наблюдал Эрвин Эберсолд: встретив сальпу, «хвост» обнимает ее, гладит, ластится, обволакивается вокруг нее, словно шарф, или пояс, или лиана, и под конец сливается с ней. По- видимому, на афише этого спектакля следует написать: «только для взрослых». После описанного акта сальпа как ни в чем не бывало продолжает свою скоротечную жизнь в глубинах моря, кувыркается, резвится… Будто и не было великого приключения, главного приключения в биографии сальпы.
А для нас все в этом дрейфе — бесподобное приключение! Часами не отходим мы от иллюминаторов, наблюдая за сальпами, пытаясь предугадать или истолковать их движения. Тщетно. Они живут под знаком полной свободы, без каких-либо зримых предначертаний. Говорят: «Свободен, как птица в небе», но сальпы еще свободнее, ведь они не подвержены тяготению. Даже пушинка на ветру не так свободна — в конце
