отчетливое.
А вот что нас по-настоящему заботит, так это необходимость вести неустанную борьбу с бактериями. То и дело приходится дезинфицировать пол, стенки душа, раковину в камбузе, даже стенки мезоскафа. В этом поединке то одна, то другая сторона берет верх. Идет подлинная гонка со временем, ведь нам надо выдержать еще пятнадцать дней. Справимся? Возглавляет борьбу Чет, ему помогает Казимир, да и все остальные участвуют, как могут. Горячая вода пока что хорошего качества, ничем не заражена.
Ночью идем вверх, и я с облегчением отмечаю, что на глубине 400 метров наружная температура такая же, какой была, когда мы шли вниз. Хоть бы и дальше так было. Совпадение температур означает, что мы возвращаемся практически в «то же течение».
Однако на другое утро (29 июля), когда поверхность сообщает данные о нашем местонахождении, становится ясно, что вылазка на глубину все-таки отразилась на курсе, нас отнесло на 7 километров к востоку, тогда как на глубине 200 метров мы в основном шли курсом норд-ост. Тем не менее, как покажут последующие дни, мы остались в пределах главного потока.
Внутренних волн нет, и мы держимся шесть часов на отметке 200 метров, отклоняясь по вертикали от силы на метр-другой.
50. Конец первого тайма
Вечер, пройдена половина пути. Идем медленнее, чем предполагалось, однако на научно- исследовательской работе это не отражается. Запутавшись в петле у берегов штата Южная Каролина, мы один раз выскочили из Гольфстрима, но потом все-таки вернулись в течение, и с тех пор мезоскаф точно придерживается курса. Вообще «Бен Франклин» отлично держится; наружные аккумуляторные батареи тоже работают как следует, и очень похоже, что мы получим от них всю расчетную энергию — 750 киловатт-часов. Настроение на борту хорошее, несходство характеров не повлекло за собой никаких серьезных разногласий. Словом, пока что операция проходит вполне удовлетворительно.
И тем не менее мне недостает на борту полного покоя, на который я рассчитывал и который, сдается мне, обеспечил бы еще более благоприятные условия для исследований. Вовсе не обязательно, чтобы в мезоскафе царила благочестивая монастырская тишина, однако нам не повредило бы иметь несколько часов для сосредоточенного размышления, столь важного в научной работе. Но это возможно лишь в случае, если сломается кассетный проигрыватель. Увы, он сработан на славу. Первое время моих товарищей беспокоило, что батарейки быстро выдохнутся, но Кен обнаружил целый запас, так что это опасение отпало. Рухнули мои надежды. Зато любители современного джаза и прочей популярной музыки довольны.
Впрочем, были и у меня тихие, мирные часы, обычно по утрам, когда все, кроме Кена и меня, спали. Кен от природы молчалив, и он всей душой предан работе. Когда мы с ним одни на вахте, в мезоскафе царит образцовый покой. Ни один звук не нарушает тишины, если не считать передаваемые через каждые полчаса запросы о нашей температуре и глубине. Какое-то время поверхность и впрямь нуждалась в такой информации. Теперь же, мне кажется, это стало просто рутиной.
По расписанию в полдень я должен поднимать на вахту Дона или Эрвина. На первых порах я так и делал из уважения к утвержденному распорядку. Потом, научившись дорожить редкими часами благодетельной тишины, начал оттягивать побудку, а там и вовсе перестал просить смены. От этого выигрывали обе стороны: Дон и Эрвин, много работавшие по ночам, получали заслуженный отдых, а я мог заниматься своими делами с гораздо большей отдачей.
Погода на поверхности скверная. Волнение достигает трех баллов по шкале Бофорта. Скорость ветра 10–15 узлов; согласно ветровой шкале, это «умеренный бриз», по-английски — «веселый бриз», но нашим товарищам отнюдь не весело. К тому же льет дождь, мы явственно слышим его в подводном телефоне. Отчетливо представляем себе эскортирующего нас «Приватира», как его там бросает и качает. Да, не сладко нашему «пирату», ведь его сносит на север или северо-восток быстрее, чем нас, и приходится потом, борясь с ветром и волнами, идти на юг или юго-запад, чтобы восстановить контакт с нами. Уходить от волны ему нельзя, он обязан все время нас сопровождать. При всем обилии научной аппаратуры на борту «Приватир» лишь неустойчивая скорлупка, легкое деревянное суденышко, предназначенное для вылавливания мин. Обычно на нем работает команда военных моряков; у них просто: приказали — и выходи в море, а насчет возвращения — это уже как получится. Но последние две недели команда состоит из добровольцев, которые прекрасно понимают, что за месяц море способно поднести им любой сюрприз, и тем не менее сознательно идут на риск. Одни уже хорошо знакомы с океаном, другие не очень, но все одинаково считают своим долгом поддерживать нас, обеспечивать подводный дрейф, помочь нам довести до конца экспедицию «Гольфстрим». Так что если кого-то славить за выдержку, то не нас, идущих под водой, где всегда штиль, а тех, кого немилосердно мотало по прихоти ветра и волн.
Проснувшись, Дон достает «Лайф». Каждые пять дней он потчует нас другим номером журнала, создавая иллюзию, что мы регулярно получаем свежую почту. На этот раз мы решили разыграть его.
— Ты обратил внимание в последнем «Лайфе» на поразительные снимки, которые Армстронг и Олдрин сделали на Луне?
— Нет, — отвечает застигнутый врасплох Дон и несколько секунд лихорадочно листает журнал, забыв, что номер трехнедельной давности, отпечатан задолго до вылета «Аполлона 11».
Великое дело, когда можно работать в такой непринужденной атмосфере.
Да, расположение духа у нас хорошее. Принимаюсь за статью Кена Хэга, ее мне дали еще до начала экспедиции, чтобы я убедился, что речь идет о серьезном ученом, и решил — годится ли он нам в компанию. Но мне для вывода достаточно оказалось увидеть Кена, а прочесть его опус до отплытия я просто не успел. В этой статье, говоря о научном снаряжении, которое — вечная проблема! — никак не поспевало за его требованиями, Кен Хэг сформулировал такой афоризм: «Настоящий ученый или инженер никогда не бывает совсем доволен своими приборами».
Вечером, когда мы обсуждает эффективность мезоскафа, я с невинным видом спрашиваю Кена, доволен ли он научной аппаратурой на борту.
— Конечно, — отвечает он.
И с удивлением глядит на меня, когда я говорю, что он, очевидно, не считает себя настоящим ученым. Но я кладу на стол перед ним его собственную статью.
За всю экспедицию чувство юмора почти никогда не изменяло нам.
Вдруг слышим — сперва глухо, и то через телефон, потом все отчетливее, уже непосредственно — мощное хриплое урчание со всех сторон. Где-то вблизи, может быть прямо над нами, проходит большое грузовое судно. И сразу все безотчетно притихли под влиянием того же томительного чувства, которое в войну заставляло подводников невольно замирать, когда их настигал вражеский эсминец и каждую секунду надо было ждать разрыва глубинных бомб. У нас тоже не обходится без взрывов — правда, рвутся не пятисоткилограммовые махины, а всего лишь тридцатиграммовые запалы, подрываемые электродетонатором с «Приватира» у самой поверхности воды, или «suss» — акустические снаряды весом около 450 граммов, выстреливаемые особым шестидесятимиллиметровым минометом, установленным на «Линче».
И ведь эти взрывы по сути дела еще один канал, по которому с поверхности до нас доходит преобразованная солнечная энергия: порох отдает энергию, пошедшую на его создание. Детонация снарядов «Линча» ощущается нами даже за несколько километров так сильно, что вполне можно представить себе взрыв настоящей глубинной бомбы вблизи подводной лодки… Нередко лодку губит даже не прямое поражение, а сильнейшая бортовая качка от ударной волны, при которой из аккумуляторов выплескивается кислота и лодка оказывается беспомощной из-за нехватки электроэнергии.
Один раз после взрыва акустического снаряда в километре от нас с одной из полок в мезоскафе свалился какой-то предмет. Пришлось мне попросить, чтобы впредь взрывы производили подальше. К тому же, хотя наш корпус сделан почти из той же стали, что и корпусы большинства американских военных подводных лодок, все-таки разница есть: у мезоскафа ударная прочность ниже.
30 июля. Пришло время Фрэнку Басби слать отчет в Вашингтон, докладывать своему начальству о проделанной им и Кеном Хэгом работе (не считая того, что сделано остальными).
Больше двух миллионов замеров солености, температуры, а также скорости звука в зависимости от
