увидела, что ты вернулся и сразу как начала рецепты искать и готовить…
Разъяренная Мария развернулась подобно фурии, все с той же поварешкой наперевес и быть бы беде, если бы мать семейства не вступила в свои права.
— Маша, тише, — с этими словами Марина опустила руку на плечо дочери, усмиряя порыв негодования. — А вы, молодой человек, ищете неприятностей, — негромко, но очень внушительно сказала она сыну.
Восстановив несколькими словами мир и любовь в кругу семьи, Марина рассадила мужчин по разные стороны стола и, накинув поварской фартук сделанный ею собственноручно из старой скатерти, помогла Марии накрыть завтрак.
Стол был хороший, знатный, Савелий Сергеевич сделал его собственноручно, когда женился и построил дом. Брак оказался неудачным, а вот стол верой и правдой служил уже много-много лет.
Виктор ощутил укол совести. Время идет, дети растут, а он видит их так редко, слишком редко… Ему повезло с семьей, особенно в наш прогрессивный век, когда рушатся старые традиции и распадается каждый десятый брак. Далеко не каждая современная девушка согласится терпеливо ждать мужа, который бывает дома от силы пять-шесть месяцев в году, а все остальное время — непонятно где, отговариваясь служебным долгом. Но изображать гарнизонную крысу у него не очень получалось. И однажды, когда Марина заметила тонкую нить шрама на пояснице, она перестала задавать вопросы о работе.
Впрочем, и он заслужил семейное счастье, когда десять лет назад не позволил родным отговорить его от женитьбы. Когда осмелился пойти против отцовской воли, и даже обещание лишить наследства не остановило его решимости связать жизнь с этой женщиной.
— Готово! — в один голос провозгласили женщины, старшая и младшая.
Виктор любовался женой и дочкой, такими красивыми, и такими похожими, даже именами. Хотя Марии было всего девять, в ней уже проглядывало то, что Таланов-старший снобистски называл «породой», а родня по линии жены — результатом хорошего воспитания.
Мария, надев ватные варежки-прихватки, с некоторым усилием водрузила на стол огромную супницу нижегородского фарфора, расписанную красными петухами и почему-то синими лягушками. К традициям в доме Талановых относились весьма вольно, подавая в страшной трехцветной посудине все, что угодно, от любимого дедова борща до сладких пирожков с ревенем, что готовила изредка навещавшая теща.
Всем видом Виктор изобразил немой вопрос, притворяться не пришлось, потому что пахло и в самом деле невероятно вкусно.
— Расстегаи, — сказала Марина, открывая крышку. Густой мясной аромат как разъяренный пират вырвался на свободу и распространился по столовой, вызывая скрежет зубовный.
— Я дома, — снова повторил про себя Виктор. — Как же хорошо быть дома…
— Итак, господа, не будем тратить наше ценное время…
С этими словами Константин Второй посмотрел на массивные наручные часы, словно желая подчеркнуть важность своего времени и недопустимость его нецелевого использования. Четверо мужчин сидевших за круглым столом в личном совещательном кабинете императорской резиденции невольно проследили за его взглядом.
Часы и в самом деле были необычны и знамениты, пожалуй, так же знамениты, как Шестерня и Колос[10] — настоящие «Budimoff» первой серии. Молва гласила, что Андрей Первый, прозванный Жестоким за суровые крестьянские реформы и расправы с нигилистами заказал их через два года после Большой Смуты и аристократического мятежа. К чести Будимова, тот выполнил заказ, изготовив изящные, классической формы часы в серебряном корпусе с гравировкой.
Естественно, Будимов не был бы самим собой, если бы не вложил в свое изделие долю едкой насмешки. При определенном угле зрения в сплетении узора на крышке часов можно было прочитать одно слово — «разрушителю». Ведь князь был одним из вождей консервативного мятежа и в свое время чудом избежал казни, бежав в Европу. Там Будимов и организовал часовую мануфактуру.
Так же Андрей не был бы самим собой, отказавшись от вызова, пусть даже в такой форме. Часы были с ним до самой смерти и, умирая от раны, на смертном одре император передал их по наследству. Так начался долгий путь служения «Будимова» императорскому Дому. В начале нового, двадцатого века часы вставили в кожаный ложемент на ремешке, и из карманных они стали наручными. Это было единственное украшение, которое традиционно позволяли себе монархи Российского Правящего Дома.
Император слегка шевельнул кистью, поправляя чуть сбившийся рукав рубашки, зацепившийся краем запонки за колесико «Будимова». Как обычно, он был в темно-синем костюме в полоску, без всяких наград и знаков.
Константин сложил пальцы домиком и поощрительно посмотрел на четверых сегодняшних гостей.
Начальник Главного Управления Генерального Штаба Империи Устин Корчевский[11], лысый, подтянутый, в старомодном пенсне, неуместном в век отмирающих очков и доступной склеропластики. Глава Особого Департамента при канцелярии Его Императорского Величества Лимасов. Начальник Особого делопроизводства при Генеральном Штабе Болышев. Министр обороны Агашев.
Корчевский поправил спадающее с тонкой переносицы пенсне, пригладил гладкую лысину с отдельными редкими пучками старческого пуха, хрустнул артритными пальцами. Константин терпеливо ждал — старый штабист всегда предварял любое сообщение некими ритуальными жестами, как бы готовясь к важной речи.
— Вести весьма тревожны… — в противовес внешности старого и уставшего от жизни человека, голос Устина Тихоновича был могуч и басист. — Перечислю кратко в порядке очередности то, что касается моего ведомства. Во-первых, со вчерашнего дня, точнее с пятнадцати часов пополудни прервана всякая связь с Исландией. Не работают проводные системы, радиопрослушивание дает «белый шум» во всем диапазоне. Это весьма похоже на крайне мощные помехи, но мы затрудняемся определить, какой аппаратурой и какой мощностью нужно обладать, чтобы так забить эфир. Строго говоря, насколько нам известно, такой аппаратуры в природе вообще не существует.
— Природный катаклизм? — деловито спросил император.
— Невозможно, — отозвался разведчик, — различные стихийные возмущения могут влиять на радиосвязь, но никакой природный эффект не может так качественно ее прервать. Чудо сие есть, однако оное должно иметь природу сугубо человеческую и техничную.
— Ясно. Что во-вторых? — кратким вопросом Константин вернул разговор в прежнее русло.
— Во-вторых, — Корчевский вновь поправил стеклышки на носу. — В северной части Атлантики, у южной оконечности хребта Рейкъянес исчезли «Гинденбург» и крейсер Конфедерации, «Аннаполис». Корабль совершал переход во французский Брест, официально для монтажа новых элементов бронепалубы по договору с Гогенцоллернами. Неофициально крейсер вез золотые слитки североамериканского стандарта на сумму около тридцати миллионов долларов. Авансовый платеж на поставки французской аппаратуры ДРЛО для дирижаблей серии «Купер».
— Наличность?.. — слегка удивился император.
— Это закрытая сделка, в обход пятой поправки к Доктрине Майкрофта. Поставки высокотехнологического оружия, а равно приравненных к таковому материалов и инструментов, — пояснил Болышев. — Балансирует на грани законного, поэтому американский минобр старается обойтись без лишних свидетельств.
— Крейсер шел без сопровождения, — продолжил Корчевский. — Но маршрут и график были составлены так, что по ходу постоянно появлялись патрульные дирижабли, попарно обеспечивающие воздушное охранение. Последняя пара так же исчезла вместе с кораблем. Никаких призывов о помощи, сигналов бедствия эт цетера. Американцы спешно стягивают в указанную точку свободные корабли, но стараются действовать тихо и незаметно. Понятная предосторожность…
Корчевский умолк, переводя дух, с видом крайней задумчивости снова пригладил отсутствующие волосы и продолжил.
— Это все были сплошные исчезновения, явления суть иллюзорные и эфемерные. Теперь перейдем к событиям материальным и так сказать осязаемым. В-третьих, очень резко, очень необычно начали
