всегда говорил: бей в одну точку. Поставь перед собой одну, главную цель и иди к ней прямо, не скачи, как кролик по огороду, не ищи, где полегче да послаще. Я, например, твердо решил быть летчиком. Только прежде изобрету такой самолет, чтобы до луны мог долететь. Ракетный. Вот тогда уж я попутешествую!..
Сережа внимательно слушал друзей.
— А я в армии останусь, как папа, — горячо сказал он. — На инженера-танкиста буду учиться. Изобрету танк! Огромный, с четырехэтажный дом! Чтобы никакая бомба, никакой снаряд его не брал!
— Зачем танки? Войны больше не будет. Разобьют наши немцев — и все.
Сергей с сомнением покрутил головой.
— Фашисты — не в одной Германии.
Как-то Федор Иванович принес сразу кучу хороших вестей. Во-первых, Наташе стало лучше. Во- вторых, гитлеровцы уехали из Березовки. В-третьих, ребятам разрешено сегодня побывать в деревне.
Все закричали «ура» и, обхватив Федора Ивановича, закружили его вместе с собой.
— Да вы же меня повалите! — отбивался капитан, притворно сердясь. — До чего нахальная публика — инвалида хотят заставить плясать!.. Смирно!
Но ребята расшалились еще больше. По осеннему хмурому лесу неслись громкие крики, смех, взвизгивания девочек. Капитан сокрушенно махнул рукой и сел на валявшееся около входа в землянку бревно:
— Видно, дисциплине я вас все-таки не научил!
Идти в деревню он разрешил сразу всем. Дети, даже не позавтракав, начали поспешно собираться в путь. Мальчуганы достали было свои автоматы, но Федор Иванович запретил их брать с собой.
— Как же мы будем без оружия? — обиделись ребята. — А вдруг немец или полицай.
— Ничего с вами не случится, — усмехнулся Беляев. — Немцы уехали, полиции в деревне нет. А по дороге около моста вас встретят.
— Кто?
— Там узнаете. Надежда Яковлевна пришлет.
Ребята переглянулись. Что встретят — хорошо, но Сергею и Илье до смерти хотелось щегольнуть. Пройтись днем по селу с автоматами на груди, гранатами за поясом, пистолетами на боку, вызывая зависть и восхищение, — вот был бы номер! Но с капитаном не поспоришь!
— Разрешите нам хоть пистолеты взять, — мрачно попросил Сережа.
У Федора Ивановича чуть заметно дрогнули уголки рта, однако он тут же спрятал улыбку в ладонь, которой обхватил часть лица.
— Пистолеты?.. Ладно, возьмите, что с вами делать, только спрячьте так, чтобы их не видно было. Имейте в виду: если я завтра узнаю, что вы хвастались или нескромно себя вели и вообще болтали, то эта прогулка будет последней.
— Честное-расчестное пионерское! — вдохновенно произнес Илья, клятвенно прижимая руку к сердцу, — ни одного лишнего слова не болтну… не болтнем, — поправился он, — и никто ничего не узнает!
— Проверю! Идите… Постойте, а вы завтракали?
— Мы не хотим! — грянули хором ребята.
— Федор Иванович! Картошка в чугуне на печке! — донесся издали звонкий голос Инны.
Добродушная мягкая улыбка осветила усталое лицо капитана.
— Ладно уж, валяйте, сам тут как-нибудь разберусь.
Пока шли лесом, держались вместе. У сухостойной березы с корявой ободранной корой и обломанными до самой макушки сучьями свернули на тропинку. Хмурый, строгий сосняк и угрюмые ели сменились пестрым разнолесьем. Стало просторнее, светлее и как-то легче, словно из сырого, темного подземелья выбрались на свежий воздух.
Грелись на солнце красавицы березы, густо обсыпанные шумным золотом, задумчиво покачивали верхушками развесистые клены, лениво роняя широкие нежно-желтые листья. Ярко горели в чаще орешника кусты калины, увешанные красными зонтиками горьковатых ягод.
Ребята наломали веток рябины, калины, боярышника и из леса выходили попарно: впереди Сергей с Ильей, сзади, на некотором расстоянии от них, девочки.
Недалеко от мельницы из прибрежных кустов появились двое мальчишек Сережиного примерно возраста.
— Они! — многозначительно прошептал Илья.
— Конечно, они, — также шепотом подтвердил старший подросток и тут же с угрозой добавил: — Только ты смотри. Помнишь, что Федор Иванович сказал?
— Ну, что я, маленький?
Незнакомые пареньки тоже не спускали с пришельцев глаз.
Когда Сережа и Илья приблизились, один из них, кряжистый, с широким губатым лицом и большой, но уже поджившей коричневой ссадиной на лбу, спросил:
— Вы не заблудились?
Это был пароль, и. Сергей быстро ответил:
— Нет. Мы к Надежде Яковлевне.
Ребята заулыбались.
— Ну, тогда здравствуйте! — сказал другой подросток, хитро подмигивая узкими раскосыми глазами.
Мальчуганы поочередно, как взрослые, пожали друг другу руки и назвали себя по именам. Поджидая девочек, те и другие натянуто молчали.
Широколицего паренька со ссадиной на лбу звали Тимофеем, его товарища — Никитой.
На Тимофее был потрепанный суконный пиджак, в который густо набилась мелкая ячменная ость и цепкие лапки выдранных репейников. Из распахнутых пол пиджака свисали концы ниток — следы недавнего пребывания здесь пуговиц. Впрочем, одна пуговица с левой стороны каким-то чудом уцелела и весело болталась при каждом движении. Обут Тимофей был в старенькие бурки с галошами, но галоши были велики и держались на ногах только благодаря веревочкам. Наряд его довершала лихо заломленная набок красноармейская пилотка с серенькой фронтовой звездочкой.
Никита был одет тоже незавидно: на голове — кепка с измятым, обвисшим козырьком, на плечах — замасленный армейский бушлат, кое-как ушитый на его рост, на ногах — сапоги, один русский, кирзовый, другой с голенищем воронкой — немецкий, но оба на левую ногу и с одинаково задранными носами.
Подбежали девочки.
— Что, немцы к вам не вернулись? — быстро спросила Вера, обращаясь к Тимофею, как к старшему.
— Нет, они в Марьино убрались. Это двенадцать километров отсюда, — ответил подросток, с любопытством оглядывая девочку.
— А полицаев нет?
— Никого. Одни свои.
Мальчуганы гурьбой двинулись вперед, девочки опять немного поотстали.
Когда проходили мимо дома, где дней десять назад юные разведчики видели прибитые к воротам трупы, Сергей спросил:
— А как тех… похоронили?
— Позавчера, как фрицы ушли, — глухо промолвил Тимофей.
— Что, раньше не могли?
— Не велели фрицы. Всю деревню обещали уничтожить, если кто убитых снимет.
Надежда Яковлевна встретила детей на улице у крыльца своего дома, стоящего под липами на берегу маленького прозрачного ручейка, пересекавшего улицу. Днем она показалась не такой уж слабой и тщедушной, как тогда, ночью, когда видели ее впервые. Это была светловолосая женщина лет сорока,
