на произвол судьбы.
Существовала огромная армия нищих, каждый со своей душераздирающей историей, у многих настоящая или сфабрикованная инвалидность. Нищенке мог весьма пригодиться младенец или начинающий ходить ребенок, она получала более щедрое подаяние, если на ее попечении якобы был ребенок — даже если его возвращали матери или бросали после того, как завершался день. «Ветеранам» Крымской войны (1853–1856) подавали неплохо. «Крымская война была для многих недурным предлогом мошенничества, но к 1862 году потеряла новизну».[211] Мейхью спросил одного нищего, неужели он не может найти более прибыльную честную работу, и получил ответ: «Да, сэр, могу, но ходить на бульвар страшно привыкаешь». Нищий, выбравший жизнь бывшего моряка, должен был придерживаться моряцких привычек, скажем, не забывать, что «настоящий моряк не плюет против ветра, просто не может». Существовали целые полчища нищих-иностранцев: французов, поляков, «индусов» и негров. Но «Общество изучения нищенства» постепенно уменьшило число якобы больных нищих. Для настоящих слепых делалось исключение: им разрешалось «сидеть на ступенях у входа или на сходах моста, и полиция не должна была их беспокоить. Было бы бессердечной жестокостью отправлять их в работный дом, где нет условий для их особого физического недостатка».
Как можно сводить концы с концами на лондонских улицах, вовсе не имея денег? Мейхью полагал, что в Лондоне существовало около тысячи «сборщиков костей, тряпичников и сборщиков собачьего помета». Сбор костей или тряпок, валявшихся на улицах, требовал проворства, но у того, кто подбирал собачий помет, конкурентов было немного. Красильщики в Бердмондси покупали помет по 8-10 пенсов за ведро в зависимости от его состояния, но чтобы наполнить ведро, нужно было поработать целый день или больше; между тем, чтобы сохранить собранное, ведро нужно было брать с собой туда, где живешь. Неплохим сбором можно было считать восемь ведер в неделю. Голубиный помет тоже стоило собирать, чтобы продать красильщикам. Окурки сигар можно было превратить в нечто пригодное для курения и продать.
Уличные мальчишки бродили по колено в речном иле — вспомните о ярко-красных червячках в иле на отмелях. Если кто-то наступал на кусок стекла или металла, сепсис был неминуем. (На этом месте я в первый раз увидела тени за персонажами Мейхью.) Но в холодном, скользком, ядовитом иле Темзы копались все, от шестилетних мальчишек до старух, ради случайного куска угля, медного гвоздя, куска ржавого железа и веревки или кости. Неудивительно, что уличный мальчишка предпочитал тюрьму, где получал еду, одежду и постель без всяких забот. В хорошем районе метельщики улиц могли зарабатывать до 7 шиллингов в неделю, но эта работа была сезонной (в светский сезон заработок был выше), при этом метельщику каждый месяц приходилось покупать за 3 пенса новую метлу. Одна восьмидесятилетняя женщина неплохо существовала на подаяния «людей, которые идут на работу в 6 или в 7 утра и дают мне полпенни или пенни», — но она получала также по 2 шиллинга в неделю от своего прихода. Детям лет пяти время от времени удавалось заработать пенни, сбегав с поручением или подержав лошадь, или отнеся пакет, особенно с пристани или железнодорожной станции, или кувыркаясь ради забавы пассажиров омнибуса во время транспортного затора, или стараясь стать полезными в преступном мире.
На работу в доках нанимали только поденных рабочих и платили им жалкие 3 пенса в час, причем «талонами», не наличными, — и при этом часто обсчитывали.[212] Разнорабочие могли надеяться заработать около фунта в неделю, если была работа. В конце 1840-х годов их ряды пополнились ирландцами, оставившими охваченные голодом родные места. В 1845 году принц Альберт предвидел кризис, «когда постройка бесчисленных железных дорог, которая ведется сейчас, будет завершена… это сразу оставит без работы громадную армию рабочих». [213] К счастью, все время возникали новые технические проекты, такие, как доки, подземная железная дорога и огромная канализационная система Базалджетта, нуждающиеся в рабочих. Но для сколько-нибудь приличной жизни одного фунта в неделю было недостаточно. Неудивительно, что именно ирландцы, единственные среди бедняков, находили работный дом вполне приемлемым.
Существовало бесчисленное множество способов заработать себе на скудное пропитание продажей товаров или услуг. Немецкие оркестры, итальянские оперные певцы и шарманщики с обезьянками негромко трубили в трубы или хрипло кричали, бродя по городу, но при этом зарабатывали немного. Существовали уличные продавцы баллад и рассказов об «ужасных варварских убийствах». Один из моих любимцев это человек, которому пришло в голову, стоя рядом с грязным книжным магазинчиком, продавать запечатанные конверты… но когда нетерпеливый покупатель открывал конверт, в нем оказывались старые брошюры. Вот один из персонажей Мейхью, «девочка с водяным крессом», приблизительно восьмилетняя, «совершенно утратившая все присущие детству черты»:
Я хожу по улицам с водяным крессом, выкрикивая: «Четыре пучка за пенни, водяной кресс»… Я на улице уже около двенадцати месяцев… я ходила в школу… мама забрала меня, потому что учитель меня побил… Кресс сейчас плохой, я не ходила с ним три дня. Сейчас так холодно, что его не покупают… кроме того, на рынке теперь не продают горсть за полпенни — цены подняли до пенни или двух. Летом его очень много… но тогда мне нужно быть на рынке в Фаррингдоне между четырьмя и пятью, иначе мне не достанется никакого кресса, потому что все — особенно ирландцы — торгуют им, и он очень быстро распродается… Нет, люди на улицах никогда меня не жалеют — кроме одного джентльмена, он сказал: «что ты делаешь на улице так рано утром?»
Но он ничего мне не дал, а просто ушел… Очень холодно, пока зима не наступит как следует, — особенно вставать по утрам. Я встаю в темноте при свете фонаря во дворе… Я терплю холод — приходится; я прячу руки под шаль, они болят, когда держишь кресс, особенно когда мы моем его у насоса. Нет, я никогда не видела, чтобы дети плакали — какой в этом толк. Иногда я зарабатываю очень много денег. Однажды я принесла домой 1 шиллинг 6 пенсов, а кресс стоил 6 пенсов; но мне не часто везет.
Перенаселенные трущобы были позором: городские власти относились к ним с большим неодобрением, поэтому через самые отвратительные трущобы были проложены дороги, а перенаселенные ветхие дома уничтожены. Это не помогло, поскольку у обитателей трущоб, как правило, не было другого выхода, кроме как перебраться куда-то поблизости, от чего соседний район делался еще более перенаселенным. «Согласно проектам железных дорог Большого Лондона, относящимся к 1861 году, требовалось разрушить 1000 домов в самых бедных районах и переселить более 20 000 человек».[214] Снять комнату в трущобах можно было за 2–3 шиллинга в неделю. В комнате могла жить целая семья, все спали вповалку на полу, или пятеро-шестеро взрослых на одной кровати, а дети в ряд у ее изножья.
Водопровода и канализации не было. «На целые дворы и проулки приходится всего один ватерклозет, к тому же в таком состоянии, что к нему нельзя подойти». В 1835 году была основана Миссия лондонского Сити. Один из ее миссионеров, из биографии которого взят следующий фрагмент, пишет: «было множество клопов, блох и прочих паразитов… во время своих вечерних посещений я иногда замечал, как клопы ползут по моей одежде и шляпе… зловоние иногда бывало настолько невыносимым, что вынуждало меня уходить».[215] Там случалось множество ужасных историй. Вот одна из них, взятая из официального доклада: «Я обнаружил [комнату], где жили мужчина, две женщины и двое детей, там было еще тело бедной девушки, умершей в родах несколько дней назад. Тело лежало на полу без савана и без гроба».[216] Но даже там, «в некоторых из этих омерзительных дворов обитатели оставались верны безыскусной любви к цветам, и на множестве уродливых наружных подоконников было сооружено подобие садовой ограды с миниатюрной изгородью и калиткой».[217] А в одном из самых плохих районов, Уайтчепеле, существовали общественные бани и прачечные, там за 6 пенсов можно было получить «теплую ванну первого класса» или «теплую ванну второго класса» за 2 пенса — большинство предпочитало именно ее — и «холодную ванну второго класса» за пенни.[218]
В этих жутких комнатах невозможно было что-либо приготовить, поэтому бедняки должны были покупать у уличных торговцев готовую еду, пудинги или пироги, или еду, которая не требовала готовки, устриц и других моллюсков, креветок и водяной кресс. Горячая печеная картофелина стоила полпенни. Иногда бедным перепадали крохи со стола богачей. Нужно было иметь талон, чтобы получить свою долю оставшейся несъеденной еды из Букингемского дворца, а старшины Линкольнз-Инн продавали остатки своих
