— Мы же едем тренироваться. Чем Язгулемский хребет хуже других?
— А-а… Ну ты, Илюха, голова! Молодец!
Они улеглись спать далеко за полночь. Обоим снились горы — скальные гребни, ледовые склоны, бездонные трещины и клубящиеся над вершинами пепельные облака…
Ангелина Львовна любила одиночество. Ее не мучили комплексы по этому поводу. Напротив, она сознательно избегала не только мужского общества, но и общества своих подруг. Пустая болтовня была ей скучна, а мужское ухаживание раздражало. Она с удовольствием зарывалась в книги, погружалась в свои размышления. Ее занимали особенности человеческой психики. «Психо», по-гречески, означает душа. А традиционная медицина упорно эту душу игнорирует.
— Нельзя понять дерево, отрицая, что у него есть корни, — любила повторять доктор Закревская. — Нельзя понять человека, отрицая душу.
С годами она убедилась, что самые главные тайны на земле начинаются с человека. Именно в его сознании и подсознании можно найти ответы на все вопросы. Естественные науки, не учитывающие этого фактора, постепенно превращаются в набор фиксированных идей. Истина скрыта за таким толстым слоем ходячих заблуждений, что многие отчаялись…
Этими мыслями Ангелина иногда делилась с доктором Самойленко. Но тот слишком уклонялся в эзотерические изыски, далеко уводящие его в мир фантазий ума.
«Олег, — теряла терпение Закревская. — Ты слишком перегружен информацией. Ты похож на синтезатор, который вместо живой музыки выдает ее суррогат».
На что Самойленко обижался и полдня не разговаривал. На большее его не хватало. Он считал Закревскую закостенелой материалисткой, а она его — безнадежным фантазером. Самое смешное, что они оба ошибались.
Общаясь с Самойленко, Ангелина смирилась с его витиеватой манерой мыслить. Горячие споры сменились взаимным подтруниванием. А в общем, они прекрасно ладили.
— Ангелина! — время от времени взывал Самойленко. — На что ты тратишь свою жизнь? Посмотри вокруг. На тебя еще обращают внимание мужчины. Но это скоро пройдет. И тогда…
— Ой, как страшно! — отмахивалась Закревская. — Теперь я ночь спать не буду.
Молодость ее прошла за книгами и научными трудами, о чем она нисколько не жалела. Она занималась любимым делом, и ее работа совпадала с ее интересом.
— У тебя были романы? — однажды полюбопытствовал Самойленко.
— Если их можно так назвать… — скривилась Ангелина Львовна. — Были, да. За мной пытался ухаживать мой научный руководитель, профессор Тишко. Это ужасно! Представь себе семидесятилетнего старика, трясущегося и пускающего слюни при виде молодого тела. Ничего более отвратительного я в жизни не видела.
— Мужчина в семьдесят еще далеко не старик, — возражал Олег, потирая бородку.
— Смотря какой. Профессор был лысый, тщедушный и весь в морщинах. К тому же он потерял ногу на войне.
— Да-а… с таким женихом не покайфуешь.
— Собственно, дело даже не в возрасте, — вздыхала она. — Был и молодой. Но такой зануда… избави Боже!
— Неужели зануднее тебя?
— Я сейчас вылью чай прямо тебе на голову, — пригрозила Закревская.
Самойленко сразу замолчал. Он знал: она вполне способна сделать то, что говорит.
Марат Калитин появился в ее жизни как пациент, и ничто не предвещало иного развития событий. Он сравнительно быстро справился со своим комплексом вины по отношению к погибшему товарищу.
Обычная служебная история. Марат с товарищем выполняли задание: из машины наблюдали за неким домом. Слежка длилась уже неделю без всяких изменений, и это расхолаживало. Товарищ захотел в туалет, вышел и не вернулся. Через два часа Марат нашел его мертвым в одном из заброшенных полуподвальных помещений.
Он не мог простить себе, что не отправился на поиски сразу же, как только почувствовал неладное. С другой стороны, Калитин не имел права покидать пост наблюдения, что бы ни случилось. Долг по отношению к государству столкнулся с долгом по отношению к товарищу, с которым многое связывало: совместная служба, приятельские отношения и простая человеческая симпатия.
«Если бы я спохватился раньше… — казнился Марат. — Если бы я подстраховал…» Бесполезные, запоздалые сожаления ужасно его измучили. И только сеансы доктора Закревской помогли выплеснуть, пережить и исчерпать эту боль.
Калитин не сразу осознал, что Ангелина Львовна занимает его как женщина. Он был ей благодарен, признателен, только и всего. Но, перестав посещать ее кабинет, он затосковал. С тех пор их отношения постепенно перешли в некую неопределенную стадию взаимной тяги и продолжали развиваться. Никто из них не отдавал себе отчета, что их влечет друг к другу. О любви ни Марат, ни Ангелина Львовна не помышляли. Эта интимная, высшая сфера взаимности ассоциировалась у обоих с совершенно иными вещами. Итак, они вступили на зыбкий, туманный путь… и шли по нему наугад.
После беседы с Закревской о «золотом городе» и «плавучих садах» Марат почувствовал себя странно. Он решил позвонить ей, несмотря на позднее время.
— Алло, Лина, — сказал он, ощущая внутреннее тепло от одних только звуков ее голоса. — Я тебя не разбудил?
— Ты же знаешь, я раньше двенадцати не ложусь…
— Можешь ответить на один вопрос?
— Попробую.
— Почему тебя вдруг заинтересовали американские индейцы?
— Я, кажется, объясняла… ну ладно. Захотелось иметь больше реальности о том, что рассказывают мои пациенты.
— Помнишь наш разговор о «золотом городе»?
— Конечно, помню. Ты мне очень помог. Теперь я по крайней мере знаю, в каком направлении думать.
— Зато я потерял ориентиры…
Ангелина Львовна промолчала. Она ждала продолжения.
— Чего молчишь? — напряженно спросил Калитин.
— Жду, чтобы ты выразился яснее. На тебя произвела впечатление тема?
— В общем, да. И это сбивает меня с толку. Похоже, я впадаю в детство. Есть у вас в психотерапии такой диагноз?
— Не важно. Опиши симптомы, — усмехнулась она.
— Понимаешь, на меня нахлынули воспоминания. Я перечитал массу литературы об инках, но это было давно. Много лет я вообще не думал о них. А теперь… мое воображение переполняют видения… то есть я не знаю… разворачиваются целые картины незнакомой мне жизни. Наверное, так писатели создают свои книги.
— Тебя беспокоят картины из жизни инков?
— Я бы даже не назвал это картинами. Просто передо мной открылось что-то невероятное…
— Ты чрезмерно впечатлителен, Марат.
— Не говори ерунду. Я настолько зациклился на этом, что пару раз чудом не проехал на красный… хоть за руль не садись.
— Хорошо. Есть один верный способ освободить свое внимание.
— Какой?
— Просто записывай все мысли, которые тебя одолевают. Переноси свои видения на бумагу. Потом дашь записи мне. Вместе мы разберемся, что на тебя так повлияло.
— Просто садиться и писать? Думаешь, поможет?
— Видишь ли, когда ты описываешь воображаемые картины, они переходят в иную плоскость. Грубо говоря, из твоего внутреннего мира перемещаются в мир внешний, тот, что существует наяву. Таким
