— Болит, проклятая, — сокрушенно ответил Мельников. — И разгибаться не хочет. Черт, как не повезло!
Лариса, утомленная сегодняшними событиями, постирала кое-какую мелочь и легла. Забылась тревожным и неприятным сном. Чаров звал ее за собой, вел куда-то по бесконечным темным коридорам. Куда? Зачем? Лариса хотела вернуться, но тут же вспоминала о деньгах, о том, что их с Володей вот-вот выселят из квартиры. И шла за Чаровым. Он крепко держал ее за руку, часто оборачивался; в темноте его глаза сверкали, как у кота. Когда Лариса пыталась высвободиться, Чаров громко и раскатисто смеялся. В гулких коридорах его хохот многократно повторяло зловещее эхо…
— Лорка, Лорка! Проснись!
Лариса с трудом открыла глаза и вдохнула по — больше воздуха. В груди застыл тяжелый твердый ком. Володя изо всех сил тряс ее за плечо.
— Ну, слава богу! Я уж думал, не добужусь! — воскликнул он, испуганно глядя на жену. — Ты чего? Кошмар приснился?
— Где я?
Лариса спросонья не понимала, что происходит.
— Дома. Ты кричала во сне…
— Это нервы, — успокаиваясь, сказала она. — Слишком много впечатлений для одного дня.
— Принести тебе чаю? — спросил Мельников.
— Не надо. Давай спать…
Погода стояла, хуже не придумаешь. Всю ночь и весь день мело колким, морозным снегом, ветер завывал в переулках и проходных дворах, сбивал с ног.
— Ну и зима нынче выдалась! — сокрушалась Ангелина Львовна, пытаясь согреться. Пока они с Калитиным добрались от машины такси до ресторана, их с ног до головы засыпало снегом. — Закажи коньяк.
— Непременно, — кивнул Марат.
— Что будем есть? — поинтересовалась она. — Я очень голодная.
— Налимью уху и расстегаи.
— Так я и знала!
— Возражаешь? Она пожала плечами.
— Нет. Пусть будет уха…
Столики в зале были накрыты белоснежными скатертями, в каменном очаге горел живой огонь. Маленькая эстрада пустовала.
— Здесь играет классный саксофонист, — сообщил Калитин. — Он выйдет попозже.
Пока они ожидали заказ, официант принес коньяк в стеклянном графине, холодную буженину и грибы.
— Давай выпьем, — сказала Ангелина. — А то я не согреюсь никак.
Марат налил в широкие бокалы помногу, почти на треть.
— За нас…
Выпитое растеклось внутри приятным теплом, сознание слегка затуманилось.
— Как твои дела? — спросила она, глядя на глубокие тени на лице Марата.
— Имеешь в виду студию? — усмехнулся он. — В общем, неплохо. Это что касается денег. В остальном… большого удовольствия я не получаю, занимаясь фотографией. Скука смертная…
— В детективном агентстве было веселее?
— Представь, да, — засмеялся Калитин. — Несмотря на разгул криминала и беспредел силовиков. Неизвестно, кто кого превзошел. Зато скучать не приходилось. Я уже не раз пожалел, что пришлось закрыть агентство.
— Неужели больше нечем развлекаться?
— Развлечение, как по мне, должно быть экстремальным. Мужчина, который не рискует, — ржавеет. Адреналин! Вот мужской наркотик.
До фотостудии Калитин владел частным сыскным агентством «Барс». А еще раньше — являлся сотрудником секретного спецподразделения. Годы, проведенные на государственной службе, он вспоминал неохотно. Посмеивался:
— Лучше забыть. Так для всех безопасней: и для меня, и для окружающих.
И он действительно забыл.
— Почему ты ушел из… госструктуры? — как-то спросила Закревская.
— А! — махнул рукой Марат. — Не хочу вспоминать! Мне в некотором роде повезло не упасть на скользкой дорожке, вот я и не стал испытывать судьбу. Второй раз она могла оказаться не столь благосклонной.
Ангелина Львовна решила не настаивать на откровенности. Она поняла, что в прошлом Марата есть нечто, куда нет доступа никому, в том числе и ей. В этом был свой резон. Меньше знаешь, крепче спишь.
Официант принес, наконец, дымящуюся уху, и они принялись за еду.
— Лина, а как твоя наука? Все пишешь статьи в умные журналы?
Отношения между Калитиным и Закревской давно перешли из разряда «пациент — доктор» в совершенно иное русло. Их можно было скорее назвать любовно-дружескими, нежели просто приятельскими. Ангелине Львовне нравилось в Марате все — он умел ненавязчиво общаться, не приставал к ней с поцелуями и объятиями. Даже то, что он пользовался успехом у женщин, импонировало ей. Он стал называть ее Лина, и Закревской понравилось. Имя Ангелина давало широкий простор для фантазий, но никто не переделал его на такое ласковое и мягкое. В школе Закревскую называли Геля, мама окрестила ее Ангелом, в институте ее игриво звали Анжелой, — и ни одно из этих уменьшительных имен ей не нравилось. А вот Лина… Словом, Калитин сумел угодить даме.
— Моя наука? — рассеянно переспросила она, очнувшись от мимолетных мыслей. — Странное у меня занятие, ты не находишь?
Марат пожал плечами. Он раньше тоже увлекался психологией, наряду с философией и логикой, но особо не преуспел в этом.
— Чужая душа — потемки, — сказал он.
— Избитая фраза.
— Так ведь люди ничего лучшего не придумали! — возразил Калитин. — Они до сих пор пытаются облечь старый манекен в новые одежды.
— Ну и сравнения у тебя…
— Стараюсь, — улыбнулся Марат. — Если я перестану быть интересным, ты откажешься со мной встречаться. А я уже привык к тебе.
— Серьезно?
— Еще как.
Калитин не лгал. Его в самом деле все сильнее тянуло к ней. Сначала они виделись раз-два в месяц, потом каждую неделю, потом… Марату уже и этого казалось мало. Закревская не старалась произвести на него впечатление как на мужчину, — не кокетничала, не заигрывала с ним. Она вообще не придавала значения личному обаянию и вела себя естественно, приводя этим Марата в восторг. Женские уловки, дурацкие капризы, пустая болтовня и жеманные манеры со временем начали раздражать его. Ангелина оказалась приятным исключением. Она была умна без занудства и приятна без ухищрений. Это редкое сочетание в женщине очаровало Калитина сильнее, чем он ожидал. К тому же Закревская не помышляла о замужестве, и это придавало отношениям с ней свободу и легкость.
— Знаешь, Калитин, — засмеялась она, — ты начинаешь мне нравиться. Это опасно.
— Почему?
Она уклончиво повела плечами.
— Вдруг меня угораздит влюбиться… столько сразу возникнет лишних сложностей. И вообще… нам такое ни к чему.
— За меня попрошу не расписываться, — улыбнулся Марат.
