слышать не мог никто… Кроме его супруги.
— Мадам, вы помните то, что я сказал вам, когда прощался с вами перед отъездом в Каркассон?
Конечно, Доминик помнила! Еще бы она забыла! Весь тот ужасный, — вернее, казавшийся ей тогда ужасным, — день врезался навсегда, во всех мельчайших деталях, в ее память.
— Если я произнесу те слова… Вы мне поверите? Поверите, что я — ваша жена?
— Да, поверю.
— Поклянитесь. И поклянитесь в том, что не снимете с меня маску.
— Клянусь. — Да, Робер чувствовал, что нашел правильное решение. Кольцо и документ можно было похитить у его жены. Она могла сама оставить их в Руссильоне, уходя в монастырь, так же как и Снежинку. Но те слова… Вряд ли Флоранс повторила их кому-нибудь!
— Вы наклонились ко мне, — медленно промолвила она, прикрыв глаза, ощущая, как воспоминание о своем венчании вновь охватывает ее. — Поцеловали мне руку… И шепнули: «Я вернусь, мадам, клянусь честью, и докажу вам, что я вовсе не тот монстр, каким все меня считают… Дождитесь меня!»
— Да. — Его голос дрогнул. — Я сказал именно это. Значит, вы… вы — Мари-Флоранс?
— Не нужно имен, монсеньор. Просто — ваша жена. Ваша супруга. Которая так долго ждала вас. И пришла к вам сама, чтобы стать ею по-настоящему.
Доминик глубоко вздохнула. Теперь, когда он поклялся, все становилось гораздо легче. Кажется, она все-таки убедила его!
Девушка поставила свечу на пол и развязала шнурки белого плаща. Он упал сзади к ее ногам. И на ней осталась лишь грубая серая холщовая рубашка. Доминик потянула тесемки и плавными движениями, как купальщица, раздевающаяся перед заходом в воду, спустила рубашку вниз. До талии… Еще ниже… Когда холстина сползла до колен, девушка переступила длинными ногами, — и мешковина осталась лежать на темно-синем ковре.
Дом стояла нагая, но не прикрывалась руками. Де Немюр был ее муж, и ей нечего было стесняться его… Ведь и он был обнажен.
А он не сводил с нее глаз. Ловил каждое ее движение. Ибо тело, которое скрывалось под этой серой рубашкой, было самым прекрасным, самым обольстительным из всех виденных им женских тел. Устоять и не поддаться этому видению сладострастия мог только святой. А де Немюр не был святым. Доминик видела, как вздымается его грудь… Как горят его глаза… И, наконец, как растет и поднимается то, что, по рассказам мальчиков, и делает девушку женщиной, а невесту — женой.
«Боже, — подумала она в некотором смятении, но все же стараясь не терять чувства юмора, — ведь это в сто раз больше и длиннее пальца герцогини де Луна! Как же это все войдет в меня?»
— Дайте мне руку, монсеньор, — слабым голосом сказала она. Де Немюр вздрогнул. Это был голос Доминик! Он опять заколебался.
— Дайте! — Теперь она потребовала — и уже громче и настойчивее. Неужели он отступит… сейчас? — Или я уйду.
— Нет, не уходи! — Он поспешно протянул руку и привлек ее к себе на постель. — Не уходи… Останься! — Он тут же оказался сверху. И начал целовать ее податливое белое тело. Однако, герцог все еще контролировал себя. И теперь, когда она лежала под ним, и он чувствовал запах и вкус ее кожи и волос, он опять был почти уверен, что это все же Доминик. Ибо ни от одной женщины не мог исходить такой божественный аромат.
Получается, что он, де Немюр, изменил своей клятве? Но нет! Он не войдет в нее, пока не убедится, что это не любовница Рауля. «Если она — не девственница… Я остановлюсь!» — сказал он себе. Однако, сознание того, что под ним лежит именно Доминик, сделало Робера почти грубым, каким он никогда еще не был с женщиной. Он уже не старался доставить ей удовольствие — ей, бессчетное число раз принимавшей его кузена. Она этого не заслужила!
А Доминик сразу почувствовала, что он не такой, как раньше. Не такой, как в своем замке, как в папоротниках. Она вспомнила и его слова, подслушанные ею когда-то в комнате сестричек, — как он собирался овладеть в первый раз своей юной женой. И девушка ждала сейчас чего-то подобного. Нежного… Ласкового… Медленного пробуждения… А лежащий на ней мужчина был чуть ли не груб. Он не ласкал — он мял и тискал. Он не целовал — он впивался и чуть ли не кусал. В памяти Дом возник вдруг давний кошмар — про двух мужчин в масках. Де Немюр напомнил ей первого из тех двух. Ей стало обидно до слез. За что он так с ней? Но деваться было некуда. Дом скрепилась.
«Возможно, так ЭТО всегда и происходит? Может, я сама ошибалась? Ждала неизвестно чего… Какого-то чуда… А всегда случается именно так? Во всяком случае — де Немюр почти мой. И никуда уже не денется!»
Она постаралась расслабиться и не мешать ему. «Если я не получу удовольствия… Пусть его получит хотя бы он! Он это заслужил. Я так долго мучала его!»
И, когда он коленом раздвинул ей ноги, она с готовностью развела их пошире. Робер вновь испытал глухую злобу. Ему казалось, что все ее движения изобличают опыт и развращенность, — в то время как девушку вел вперед некий почти врожденный инстинкт.
Де Немюр приподнялся над Доминик — и начал медленно входить в нее. Он сразу почувствовал, что она не готова принять его. Что там, куда он устремился, узко и почти сухо. Странно! Он продвинулся еще чуть-чуть… И огромным усилием воли задержал движение. Там была преграда! Значит… Значит, он ошибся. Это не Доминик! Это — Мари-Флоранс! Его жена… и девственница. Герцог слишком поздно понял свою ошибку. Жгучий стыд охватил его. Он задрожал всем телом, пытаясь все же сохранить контроль над собой. И даже попытаться повернуть назад.
Доминик опять уловила его смятение и колебание. Ей пока не было больно, — но она чувствовала, что боль близка. И будет очень сильной. Но надо не дать ему отступить! Пусть ей будет больно. Но он за все свои страдания, за нанесенную ею рану, за оскорбления и холодность должен быть вознагражден! И наградой ему будет ее тело! И Доминик шепнула ему, обвив его ноги своими и как бы удерживая его, сама не заметив, что перешла на окситанский:
— Вперед, герцог Черная Роза!
И де Немюр внял этому тихому призыву. Он сделал движение вперед — и порвал преграду. И погрузился в глубины тела Доминик.
Она же испытала такую боль, что слезы сами собой выступили на глазах, хотя она и не вскрикнула. Боже! Это и есть то, чего она так ждала? Это и есть любовь? Не может быть!
Однако, боль вскоре начала стихать. Дом постаралась прислушаться к себе, к тем новым ощущениям, которые родились и появились при слиянии ее и ее мужа. Он был так глубоко, что при каждом новом толчке казалось, что эта часть его тела, находящаяся в ней, достигает чуть ли не сердца. Доминик обняла его плечи, — они были влажные от пота, как будто он пробежал бегом не меньше лье. Его мускулы двигались и шевелились под кожей, как будто живущие каждый отдельной жизнью. Какой же ее муж большой и сильный… и тот, что на ней, снаружи… и тот, что сейчас внутри нее!
Боль почти пропала. Доминик инстинктивно постаралась подстроиться под ритм толчков де Немюра. Она немного приподняла бедра. Согнула ногу, чуть повернулась. И вдруг с удивлением почувствовала, что какая-то крошечная неведомая раньше часть ее тела… Где-то там, внизу, между ног… Там, где находился сейчас и ОН… как будто вздрогнула. И из этого заветного места вверх, до самой макушки головы, и вниз, до кончиков пальцев ног, пробежала томительно-сладкая волна.
Доминик постаралась зацепиться за это странное чудесное открытие. Она изогнулась и вновь приподняла бедра, встречая очередной удар де Немюра. И волна накатила снова, еще сильнее… Еще приятнее… Боль исчезла окончательно, заслоненная почти охотничьим азартом, охватившим Дом: встречать удары де Немюра и ловить то невыразимо сладкое мгновение, когда накатывает новая волна, с каждым разом становящаяся все выше. Ну же! Сильнее!.. — понуждала она его про себя, чувствуя приближение не волны — девятого вала…
Но вала не наступило, — потому что де Немюр содрогнулся. И медленно, тяжело дыша, скатился с нее и лег рядом, перевернувшись на спину. Острое разочарование пронзило Доминик. То, что она пыталась поймать, было так близко! И должно было быть, — она была в этом уверена, — так сказочно прекрасно!.. Де Немюр остановился так не вовремя!
«Я не буду расстраиваться, — сказала себе Дом. — В следующий раз я скажу ему, чтобы он не
