кастильский двор и постриглась в доминиканский монастырь.
Тетя рассказывала племяннице: «Родные моего мужа не любили меня; я была иностранкой, к тому же граф взял меня замуж без приданого. Особенно невзлюбил меня младший брат Фернандо, Гарсия. Я очень долго не могла забеременеть, но, в конце концов, Бог услышал наши с Фернандо молитвы, и я в муках родила сына. Но через месяц малютка скончался, и я подозреваю до сих пор, что в этом виновен младший брат Фернандо. Больше детей у меня быть не могло; и, когда мой возлюбленный супруг погиб, майорат графов де Рохо достался Гарсии, как следующему по старшинству мужчине. Я же осталась почти ни с чем; и тогда решила вернуться во Францию и постричься в монахини. Я думаю, хоть и не смею утверждать, что и к гибели Фернандо на турнире Гарсия приложил свою руку, потому что после поединка выяснилось, что Фернандо ударили не тупым, как было должно в том бою, а острым копьем…»
«Какая низость! — вскричала Доминик. — Тетя, вам надо было все выяснить! Обратиться к королю и королеве! Их долг — защищать тех, кто попал в беду, и наказывать несправедливость!»
«Ах, девочка моя, — вздохнула аббатиса, — я ведь была без гроша, а Гарсия стал после смерти брата богат и могуществен. А золото смывает все подлости и злодеяния…»
Девушка покачала головой. Такое непротивление злу было ей непонятно. Она бы на месте тети не позволила гнусному убийце мужа и ребенка выйти сухим из воды, даже если бы для этого ей пришлось самой взять правосудие в свои руки!
Доминик под руководством тети изучала латынь, греческий и испанский языки; сестры научили её вышиванию и игре на арфе и лютне; оказалось, что у Дом чудесный голос, и девушка полюбила петь.
С её сквернословием, от которого в первый же день пребывания Дом в монастыре сразу три сестры упали в обморок, мать-аббатиса решила бороться весьма своеобразно. Вызвав девочку в свой кабинет, тетя Агнесс сказала ей: «Мари-Доминик! Если мне доложат, что ты произнесла имя Господа нашего без должного уважения и всуе, то сестра Селестина пойдет с тобой в наш сад и даст тебе лимон, который ты должна будешь съесть при ней; если же, вместо хулы, ты вознесешь Ему благодарность, то ты получишь в саду самое спелое яблоко, или апельсин, или грушу…»
Мера оказалась весьма действенной; в первый день Дом так объелась кислыми лимонами, что не могла спать, мучаясь тошнотой; на второй — она получила в саду пять лимонов и одно яблоко; на третий — два лимона и три груши; а уже на четвертый девочка лакомилась только сладкими фруктами. Теперь, если даже мысленно, а не вслух, иногда, девушка думала: «Кровь Господня!» или «Смерть Христова!» — как тут же рот её наполнялся кислой слюной.
Тетя Агнесс могла часами рассказывать Дом о нравах при кастильском дворе, о рыцарских турнирах, балах, охотах, дворцовых интригах. Но рассказывала аббатиса обо всем этом по-испански, чтобы Доминик практиковалась в языке. Каким-то чудом, в келье настоятельницы обнаружились несколько платьев и туфельки. Поскольку фигуры у тети и племянницы были похожи, девушка надевала эту одежду, и аббатиса показывала ей, как двигаться, сидеть, стоять. Тетя показала Дом и основные па различных танцев — гальярды, паваны, бранля, сальтареллы. Учила аббатиса Доминик и делать реверансы — причем, оказалось, что для приветствия королевских особ и дворян, в зависимости от их рангов, полагались различные виды поклонов.
— Тетя Агнесс, — как-то сказала настоятельнице Дом, донельзя уставшая от бессмысленных, на её взгляд, приседаний, — ведь это же манеры, принятые при кастильском дворе… а, может быть, при французском совсем другие? Или же эти устарели, за двадцать-то лет?
— Манеры, хоть и устаревшие, не повредят герцогине, которой ты, Мари-Доминик, являешься! Лучше такие, чем никаких! — отрезала тетя Агнесс. — А при кастильском дворе они не меняются столетиями, — там очень строгий этикет. И французская королева Бланка Кастильская, дочь Альфонсо Восьмого, которую в Париже называют Бланш де Кастиль, сможет оценить по достоинству твои воспитанность, знание испанского и изящество манер.
Бланш… Это имя невольно тоже навевало воспоминания у Доминик. Как тогда, в замке, сказал Черная Роза своему другу де Брие? «Её любовь превратилась в ненависть. Эта женщина истерзала меня. Она — как огонь, оставивший за собой пепелище…»
О ком говорил тогда герцог? Не о королеве ли? А если не о ней, то о ком? Дом чувствовала глухую ревность. В жизни её мужа была некая Бланш… и его с ней что-то связывало. Конечно, девушка была готова простить ему все его добрачные связи; но теперь, когда он женился на Доминик, она хотела, чтобы он принадлежал только ей, ей, безраздельно!
Но нет — больше он никому не будет принадлежать. Только оставшимся после его смерти легендам и песням о таинственном человеке в черной маске…
«Папа, — прошептала Доминик, — забери меня отсюда. Я хочу вернуться в Руссильон!»
Неужели отец забыл о ней? Или он хочет, чтобы она последовала примеру несчастной Флоранс — и постриглась в монахини, как она? Нет, нет, никогда!
2. Возвращение в Руссильон
…Вдруг в дверь кельи постучали.
— Мари-Доминик! Мари-Доминик! — послышался голос сестры Селестины. — К вам приехали! Спуститесь во двор!
Дом выбежала из своей комнатки и бросилась к лестнице. Неужели Бог услышал её призыв? Может быть, отец приехал за ней?
Когда девушка увидела в монастырском дворе двух всадников и ещё одну оседланную лошадь, сердце её забилось так, что перехватило дыхание. Эта оседланная лошадь была её кобылица Снежинка, подарок Черной Розы! Значит, приехали за ней! Но кто?..
Всадники обернулись. Один из них был её молочный брат Пьер, который иногда привозил Дом известия и письма из дома. А второй юноша, его ровесник, высокий, смуглый, стройный… Неужели это — маленький и щуплый Филипп, её секундант в поединке с Жан-Жаком? Какой он стал красивый, как раздался в плечах!
Доминик подбежала к спешившимся юношам. Похоже, Филипп тоже не сразу её узнал, — и виной тому явно было не её монастырское белое платье. Он просто врос в землю, увидев свою подружку, ставшую такой красавицей.
У обоих молодых людей были напряженные взволнованные лица; но Дом в первом порыве радостного волнения не сразу обратила на это внимание.
— Пьер! Филипп! Боже, вы здесь!.. Вы приехали за мной?
Юноши преклонили колена.
— Мадам… — срывающимся голосом начал Филипп.
— Филипп! Не называй меня так, умоляю! — Живо сказала Доминик.
Вмешался Пьер:
— Госпожа! У нас плохие новости — ваш отец…
— Что с ним? — Она теперь видела, как взволнованы оба юноши, и затрепетала от нехорошего предчувствия. — О Господи, пощади!
— Он при смерти. Два дня назад его разбил паралич. Врач из Тулузы сказал, что он долго не протянет. Отец Игнасио послал нас за вами. Граф все время повторяет ваше имя…
— Нет, Боже, только не это!.. Едем немедленно!
Она готова была сразу же вскочить на Снежинку и лететь в Руссильон. Но все же пришлось собраться в дорогу, получить благословение тети-аббатисы, попрощаться с сестрами. Девушка чувствовала, что и эта страница книги её жизни закрывается навсегда.
Через час кони несли троих всадников в Руссильонский замок. Не так, совсем не так хотелось Доминик возвращаться домой!
По дороге, из рассказа Пьера, она узнала, что граф чувствовал себя неважно уже давно. Три месяца назад, после похорон Бастьена, он стал подволакивать правую ногу и иногда нечетко выговаривал
