была слишком мелкая, и ему это плохо удалось. Кровь все еще сочилась из рассеченной кулаком Пьера брови.
— Вы ранены? — тревожно спросил барон, — говорите же! Кто осмелился поднять на вас руку?
Черная Роза, сняв грязную порванную камизу, принялся натягивать сапоги.
— Ранен?.. Да, я ранен, Этьен! Меня ранили — и, похоже, насмерть!
— Кто это сделал?
— Рыжеволосая красавица. Она ранила меня в самое сердце, барон!
— Красавица?.. — недоумевающе, но с видимым облегчением, произнес де Парди. — Где вы её встретили?
— Там, внизу, у реки. Видел бы ты её, Этьен! Как у нее сверкали глаза… А волосы! Они извивались, как змеи, по её высокой груди. Я бы хотел зарыться в них лицом…
— И кто же она? Как её зовут?
— Мари-Доминик де Руссильон, дорогой барон!
— Доминик?.. Та самая дочь графа, о которой говорил купец? Сестра вашей жены Мари-Флоранс?
— Да, — подтвердил герцог, надевая кольчугу прямо на голое тело. — Сестра моей жены.
— Как же она оказалась там, внизу?
Черная Роза рассказал другу, как он поймал Снежинку, как подрался с пажами Доминик, и как дочь графа появилась перед ним, угрожая ему луком.
— Вот так приключение! Но вы все же были очень неосторожны, монесеньор… Она могла вас убить!
— Нет, дорогой Этьен, — покачал головой Черная Роза. Взгляд его светлых глаз задумчиво устремился вдаль. — Она благородна, добра и великодушна. И, Боже милосердный, так хороша! Я так прекрасно помню её в замке четыре года назад. Мальчишка-сорванец; рыжие всклокоченные волосы, веснушки по всему лицу… А теперь — теперь она просто богиня; белоснежная кожа, стройные длинные ноги, глаза глубокого василькового цвета. Я сражен, сражен наповал!
Герцог застегнул латы, опоясался мечом и взял в руки серебристый шлем. Лицо его стало мрачно. «Я думал, что худшего со мной уже не может произойти; я потерял свою жену и надежду обрести тихое семейное счастье с нею и своими детьми… но нет, к краю пропасти я подошел только теперь, встретив Доминик. Вот он, пик мучений! Взглянув на меня своими бездонными синими очами, она, кажется, мгновенно свела меня с ума… Я никогда ещё не переживал подобного! Но я женат… и Доминик — сестра моей жены. И она никогда, никогда не сможет быть моею!»
Он вскочил на своего жеребца.
— Вперед, Этьен! Возможно, мы еще увидим дочь графа. Ведь она едет, скорее всего, впереди нас, и по этой же дороге.
Они тронулись в путь. Герцог начал размышлять вслух.
— Почему, сразу после смерти отца, она отправилась в столицу?
— Быть может, у неё там есть родные, которые пригласили её погостить?
— Но самые близкие родственники Доминик — её сестры, которые уехали в Монсегюр. Было бы логичнее, если бы она поехала с ними…
Черная Роза быстро перебрал в уме родословную Руссильона и его покойной жены, ища родных дочери графа, которые могли жить в Париже. Как все аристократы, он прекрасно разбирался в сложном переплетении ветвей генеалогических древ знатных семейств Франции.
— Похоже, в столице у Мари-Доминик нет близких родственников; если только какие-то троюродные тети и дяди, — сделал, наконец, вывод он.
— Возможно, монсеньор, её пригласила какая-нибудь подруга?
— Да, не исключено. Но вдруг она решила поехать ко двору короля Людовика и его матери? Вот это меня тревожит, Этьен! Что ей, прекрасной, юной и невинной, делать при дворе Бланки Кастильской, где царят лицемерие, интриги, подлости, разврат?
— Да, вы правы, дорогой герцог, такой молодой чистой девушке там совсем не место. Но, может быть, Мари-Доминик едет в Париж к жениху?
Герцог вздрогнул. К жениху! Как он об этом не подумал! Что он знал о Доминик, о том, как складывалась её жизнь?
Четыре года назад, когда он женился на Флоранс, Доминик было тринадцать, — значит, сейчас уже семнадцать. В этом возрасте девушки, в большинстве, или уже замужем, или помолвлены. К жениху!.. Черная Роза вдруг испытал такой острый приступ ревности, что даже сам изумился. Но он тут же усилием воли подавил в себе это низменное чувство.
«Разве она не имеет право на счастье? Я должен радоваться за неё, если она найдет достойного честного человека, которого будет любить, и который полюбит её. Доминик — почти моя сестра…»
И все же… все же мысль о том, что она любит кого-то, была невыносима. «Неужели я влюблен? Вот так, вдруг, почти с первого взгляда? Боже правый! Пошли мне самые страшные пытки — но только не эту! Она — моя сестра, сестра, сестра…»
Он повторял это, как заклинание. Но вдруг де Парди вскрикнул — и показал ему рукой вперед. В ста туазах от них по дороге несли паланкин, к задку которого были привязаны несколько лошадей. Одна из них была Снежинка.
— Это носилки Мари-Доминик, Этьен, — сказал герцог, и сердце его быстро забилось — сейчас он снова увидит её!
— Мы подъедем, монсеньор?
— Да. Но меня могут узнать — если не она, то её пажи… Послушай! Давай поменяемся лошадьми; я дам тебе свой плащ — а ты мне дашь твой. Моя лошадь и плащ слишком богаты; пусть она подумает, что я не так знатен, как ты. Жаль, что мои латы на тебя не налезут… Придется прикрыть их плащом.
— Мне представиться своим именем?
— Конечно; а меня представь как… как Мишеля де Круа, например. Я не буду снимать шлем; скажешь, что я дал обет в Святой Земле не поднимать забрала. Мы поедем мимо; на дверце носилок наверняка есть герб, и ты сделаешь вид, что узнал его. Попробуй выяснить все-таки, к кому она едет, Этьен, и зачем?
Они поменялись плащами и лошадьми. Высокий стройный герцог довольно смешно смотрелся на приземистом коротконогом коне барона, также как и грузный де Парди — на поджаром тонконогом жеребце Черной Розы.
— Не раздави его, — насмешливо промолвил герцог, когда его друг, кряхтя, влез на высокого скакуна.
Они поскакали вперед, и вскоре поравнялись с носилками. Пьер и Филипп, оглянувшись и увидев двоих закованных в латы рыцарей, на всякий случай положили руки на рукояти своих мечей.
Дом сидела слева и рассеянно смотрела в открытое нараспашку окно. Элиза и Адель, приморившись, спали напротив. У девушки никак не выходила из головы сцена у реки с крестьянином, назвавшимся Мишелем. По дороге к постоялому двору Филипп и Пьер ещё раз, более обстоятельно, рассказали ей обо всем, что случилось до её появления. Молочный брат Доминик утверждал, что странный виллан вел себя надменно и вызывающе.
«Можно подумать, госпожа, что на нем не грязная рубашка, а герцогская мантия!» — воскликнул даже он. Оба юноши говорили также, что он чуть ли не сам полез с ними в драку. «Это с голыми-то руками, против вас, вооруженных мечами?» — недоверчиво спросила она их. «Да, Доминик; и надо было видеть, как легко он ускользнул от наших ударов! Он улыбался… как будто мы с ним просто играли игрушечными мечами!»
Все это было очень странно и непонятно… Но тут её размышления прервал возглас Пьера:
— Госпожа! Нас догоняют двое рыцарей!
Она высунула голову и посмотрела назад. Всадники были уже совсем близко. Они скакали очень быстро, и уже почти обогнали паланкин, как вдруг тот, что ехал впереди, невысокий и плотный, в синем бархатном плаще, на прекрасном гнедом жеребце, натянул поводья; его спутник последовал его примеру.
