Боже, какое счастье!.. Она взглянула на мнимого Мишеля де Круа с любовью и нежностью. Её взгляд говорил: «Да, хоть ты и не поднимаешь забрало, но я знаю, кто ты! И я — твоя, твоя навсегда!»
Девушка приложила руку к бурно вздымающейся груди. Там, на цепочке, под нижней рубашкой, висело его кольцо с печаткой. А он… носит ли он кольцо, которое послал ему с графом де Брие отец? Но руки мнимого Мишеля де Круа были в перчатках; увидеть на пальце знакомый перстень она не могла.
А рыцарь по-прежнему ехал молча, почти не глядя на неё. Что все это значило?..
Доминик охватило смутное беспокойство. Судя по словам де Парди, рыцари уже знали о смерти ее отца, — следовательно, скорее всего, они ехали из Руссильона.
«Мы разминулись утром. Они приехали в замок, и, услышав о том, что папа умер, а я уехала, поскакали за мной. Потом он увидел Снежинку — и полез за ней; потом дрался с Пьером и Филиппом, и тут появилась я. Он узнал меня — ведь он назвал там, у реки, мое имя; но не решился признаться, кто он. Наверное, ему стало неловко; ведь вид у него был, прямо сказать, довольно смешной! — Теперь Доминик чуть не рассмеялась, вспомнив всю давешнюю сцену. — Да уж… Вот была бы потеха, если б он вдруг сказал тогда: «Мадам, я ваш муж, герцог Черная Роза!» А уж мальчики бы повеселились! И — какой актер! Ведь я ему почти поверила! Как ловко он изображал крестьянина! А эти слова про жену и детишек… Ему бы на подмостках выступать!.. — Дом улыбнулась; но улыбка её быстро угасла. — Ну хорошо; ТОГДА он не решился признаться мне… Но почему он не делает этого СЕЙЧАС? Да еще и поменялся с бароном лошадью и плащом, чтобы не быть узнанным?
Что, ему по-прежнему неудобно, что я встретила его у реки в нижнем белье? Ерунда! Мы бы вместе посмеялись надо всем этим. В конце концов, он мой муж… и скоро я увижу его совсем без одежды. — От этой мысли ей неожиданно стало жарко.
Дом не успела рассмотреть его лицо там, у реки; к тому же, оно было в грязи и крови. Но уж фигуру- то она хорошо разглядела!
«Он самый красивый мужчина на свете! Высокий… стройный… мускулистый! Как, наверное, чудесно будет оказаться в его объятиях! И с лицом у него все в порядке. Уж какое-нибудь уродство или безобразный шрам мы бы заметили, — или Пьер, или Филипп, или я, даже под слоем грязи!»
А как легко он расправился с ее пажами! Кто, кроме Черной Розы, мог бы, безоружный, улыбаться, когда ему угрожают мечом? «А ведь Пьер-то попал в точку, когда сказал про герцогскую мантию!»
Но почему, почему он едет молча и не говорит, кто он? «Может… может, я ему не понравилась? Уж не нашел ли он меня отталкивающей… или безобразной? Нет-нет, этого не может быть! — Она была уверена в своей красоте. — И к тому же, благородный и честный рыцарь — а он именно такой! — если уж он женился, обязан уважать и любить свою жену, даже будь она беззубой и лысой уродкой! В конце концов, под венец его не насильно тащили!.. Ну, почти не насильно, — всё же поправилась Дом.
Его молчание начинало раздражать её. «Можно подумать, что я ему чужая! Едет, как истукан! Да что же это все значит?»
Ей захотелось крикнуть ему, что она все знает… и даже швырнуть в него чем-нибудь, что только попадется под руку. Как она мечтала о той минуте, когда они встретятся, — об этой первой, заветной, минуте! О том, как он обнимет её и прижмет к своему сердцу. О поцелуе, которым он запечатлеет на ее губах свое право на нее… И что же, где все это? Рот ее искривился. Она готова была разрыдаться от бессильной злости, как ребенок, напрасно выклянчивающий у родителей красивую, но дорогую игрушку.
«И он, и де Парди… Оба, оба хотят свести меня с ума! Барон — своими улыбками и слащавыми речами, обильно усыпанными комплиментами… (она все еще старалась поддерживать разговор с бароном; впрочем, нормандец, увлекшись красивой девушкой, болтал уже чуть не сам с собой, и она могла ограничиваться кривыми улыбками и односложными фразами, почти не следя за ходом разговора и думая только о Черной Розе.) А он, этот мнимый Мишель — своим молчанием и безразличием.»
Но тут Доминик вновь осенило. Она вспомнила то мгновение, когда разговор зашел о том, что она едет ко двору, — и о королеве… Именно тогда мнимый Мишель явно напрягся, и рука его сжалась на рукояти меча. Вот она, разгадка! Значит, Бланш, та таинственная Бланш, о которой герцог упоминал ещё в замке, четыре года назад, — эта Бланш, всё-таки, — сама королева!
«Как я могла сразу не подумать об этом! Его взволновало, что я еду к королеве… которую он любит! И которая, возможно, любит его. Говорят, она очень хороша собой… А тут — жена, которую он и видел-то один раз в жизни; и тоже едет в Париж! А я ему там совсем не нужна… или им, им обоим. Ведь королева не так давно овдовела, и теперь им гораздо удобнее продолжать свою связь! — Лицо Дом потемнело; в груди вдруг что-то больно сжалось. — Боже, конечно, все так и есть! Поэтому он и молчит… и, возможно, так ничего и не скажет! И, если, явившись ко двору, я все же заявлю, что я — жена Черной Розы, то меня просто высмеют… и он будет первый! Он хочет, чтобы я по-прежнему думала, что он умер! Он и приезжал- то в Лангедок, чтобы убедиться в этом! А, может, надеялся, что я, «овдовев», уже вновь вышла замуж? Да, так и есть! Негодяй!..»
Ноздри её раздувались, рот исказился. Она метнула на рыцаря в шлеме яростный и полный боли взгляд. «А на девизе-то — «Честь… будь спутница моя. И после смерти — постоянство…»Где же она, твоя честь, если ты так поступаешь со мной, твоей законной супругой перед Богом?»
Она готова была крикнуть, чтобы носильщики поворачивали обратно в Руссильон. Что теперь ей делать в Париже? Прислуживать королеве — любовнице собственного мужа? Никогда, никогда! Лучше смерть!
Однако, вдруг она все же ошибается? Вдруг это — совсем не Черная Роза?.. Это было бы теперь облегчением — знать, что это не он. Что настоящий герцог — не клятвопреступник и прелюбодей. Доминик захотелось как-то разговорить рыцаря де Круа, раскрыть его тайну окончательно. В конце концов, невежливо ехать рядом с дамой и не сказать ей хотя бы несколько слов! Вон его друг — просто соловьем разливается!
«Сейчас проверим, действительно ли это герцог!»
И она с самым невинным видом обратилась к нему:
— Монсеньор!
Он тут же повернул к ней голову… Опять попался! Впрочем, он сразу ответил:
— Вы ошиблись, графиня; я — всего лишь простой рыцарь.
— Вот как? Извините… Мне хотелось бы спросить — если это, конечно, не тайна, — а что вы с бароном де Парди делали в наших краях? Вы приезжали по делам… или в гости?
— Мы приезжали… мы приезжали к моей даме. — Он произнес это с видимым усилием; и низкий голос его как-то странно дрогнул.
«Вот как? — подумала Дом. — Он мог бы придумать что-нибудь попроще.»
— К той даме, единственной, перед которой вы можете открыть свое лицо, не так ли, рыцарь де Круа? — продолжила она допрос.
— Да, — глухо подтвердил он.
— И… вы с ней виделись?
— Нет, графиня. Простите; мне тяжело говорить об этом.
«Опять ложь! Да сколько можно!.. Однако… как дрогнул его голос!»
— Извините моего друга, госпожа, — став очень грустным, сказал ей барон. — У него большое несчастье.
— Неужели с его возлюбленной что-то случилось?
— Увы!
— Она… она не умерла, я надеюсь?
— Возможно, было бы лучше, если бы она умерла, — вздохнул де Парди.
Его сочувствие к другу явно было искренним. И опять Дом недоумевала. «Или оба они прекрасные актеры, или я чего-то не понимаю. Но все же — это он?… Или не он?… Что это за дама? Еще одна? В Париже — королева, а в Лангедоке — тоже женщина? О, это было бы уже слишком!» — Она снова злобно взглянула на рыцаря с опущенным забралом.
Ему же явно не хотелось продолжать этот тягостный разговор. Он произнес:
— Боюсь, дорогой де Парди, что мы утомили своими разговорами графиню де Руссильон.
Нам пора.
