– А почему, – спросил я, – почему мы всегда рассчитываем только на природные ресурсы? Почему не поверили в свой народ? Почему не освободили его от коррупции и чиновничьего произвола? Почему не дали проявить предпринимательскую жилку и развиться? Почему задавили всяческую оппозицию, оставив только карманную крысу?
– А тебе так уж хочется, чтобы оппозиция была не крысиной? – лукаво посмотрел на меня эмир, будто именно меня и подразумевал под крысиной оппозицией.
– Почему за долгие годы Вашего правления нельзя было попытаться развивать высокие технологии, – продолжал я спорить по инерции, – создать здесь аналог силиконовой долины?
– Потому что нет ни финансов, ни прочих возможностей! – повернулся ко мне снова спиной эмир, словно обращаясь ко всему народу. – Кадры решают все. Вот ты. Ты вроде как признанный писатель, элита нации. А скажи, стал бы ты жить здесь, если бы у тебя была возможность уехать, например, в Бельгию?
– Не знаю! – пожал я плечами.
– А я знаю. Не стал бы! Ты даже книги пишешь на русском языке, потому что это развитый язык. Потому что это язык книжной традиции. Потому что, выпуская книги на этом языке, можно и найти читателей, и заработать. Когда я только пришел к власти в этой стране, я тоже мечтал сделать все, как нужно. Я мечтал освободить свой народ, избавить его от кумовства и коррупции во власти…
Я промолчал.
– Но потом передумал. Пока мы едины, последовательны и тоталитарны, я еще могу что-то выторговать и выжать из нашей ситуации, – он сказал именно «тоталитарны», а не «толерантны».
6
– Послушайте, – сказал я эмиру, – в своей книге я тоже поставил героев в такие обстоятельства, из которых им трудно выбраться. Но если Вы даруете мне свободу, обещаю, что я начну писать другую книгу.
– Какую другую? – вопросительно вскинул бровь эмир и мэр.
«Как я могу тебе верить? – читалось в его стальных серых глазах. – Мне проще залить твое горло бетоном, а руки свинцом».
– Если я тебя отпущу сегодня, если дам полную свободу слова, то это воспримется как моя слабость, – наконец сказал эмир и мэр, – на меня тут же набросятся крысиная оппозиция и стервятники и сожрут с потрохами. Но я обещаю тебя отпустить через несколько дней, если ты только пообещаешь мне написать другую, хорошую книгу.
Делая нажим на слово «другую», эмир и мэр, видимо, подразумевал книги об эволюции, а не революции.
– И не надо больше писать для Ширхана. Он думает, что если займет мое место, то сможет управлять лучше меня. Наивный… Не пройдет и года, как его порвут на куски его же дружки-подельники. А может, вмешаются и прочие обстоятельства, – многозначительно закончил эмир.
– Хорошо, я не буду больше писать эту хрень, – пошел я на попятную. – Раз мне обещана свобода, сегодня же я отпущу своих героев на все четыре стороны. И пусть делают что хотят.
– Вот и правильно! – кивнул эмир.
– А сам засяду за великий роман! – продолжил я вдохновенно. – И обещаю, что это будет великая книга.
Я обещал, а сам чувствовал, как дрожит мой голос фальшивой ноткою. И эта фальшь шла из глубины души и живота. Потому что нельзя по заказу или обещанию написать великую книгу. Потому что нельзя вообще написать хорошую книгу, совершая сделку с совестью.
7
Я ведь, начиная и эту книгу, думал, что она будет великой. Однако я начал ее, заключив сделку. Я начал писать ее ради пайки, которую мне бросил Ширхан. Я начал писать ее из-за страха и прочей баланды.
А за подобное малодушие рано или поздно приходится расплачиваться талантом. И поэтому эта книга получилась чудовищно плохой! А значит, следующая получится еще хуже, потому что одна сделка порождает следующую сделку.
А все остальное мечты, мечты…
И мечтая сам, я продолжал убеждать себя и эмира.
– Обещаю, – говорил я, – я начну писать совсем другую книгу, настоящую книгу о человеке. О таком великом и одиноком человеке, как Вы. Каждый из нас по-настоящему одинок и велик – для бога и себя. А если Вы мне дадите для ее написания небольшую дачку в горах, над долиной с ручьем, где могла бы раскинуться кашеварская силиконовая долина, то думаю, книга пойдет еще лучше.
– Вы хотите о чем-то еще попросить меня? – посмотрел эмир пристально на меня.
– Нет. Разве что, когда я напишу книгу, издать ее тиражом побольше.
– Хорошо, я услышал тебя, – сказал эмир, вновь повернувшись к окну, за которым раскинулись холмы предгорий. Казалось, он выбирал для меня дачу, чтобы это место было под его бдительным оком, – пожалуй, я тебе дам еще один шанс. Но ты должен писать настоящую книгу, о постепенном развитии.
– Даю слово! – быть убитым не входило в мои литературные планы.
– Посмотрим, как ты его сдержишь, – улыбнулся эмир, – я тоже, когда шел на выборы в первый раз, раздавал обещания. Я хотел сделать лучше всем. О, если бы ты знал, как тяжело руководить этой бедной страной. Ты говоришь: бороться с коррупцией. Но если я начну с ней бороться, то разрушу вассальную систему, столкнусь с противоборством кланов и групп. А это приведет к попыткам развала страны. Как с этим бороться? Завинчивать гайки? Лишать людей свободы?
Как, борясь с коррупцией, одновременно давать свободу людям. Ибо я убедился, чем больше ты добра делаешь народу и даешь ему свободы, тем больше зависти и обид. И, наоборот, чем больше я угнетаю, репрессирую, караю и правлю твердой рукой, тем больше мне почтения и уважения, тем больше всенародная любовь.
Правду говорят, не делай никому добра.
8
– Да черт с ней, с оппозицией, – не на шутку завелся эмир, пускаясь в бесконечный монолог. – Пусть люди скажут спасибо, что я еще десять лет держал в ежовых рукавицах страну на плаву после того, как ее выкинули за борт, как щенка, три раскачавших лодку славянских брата.
Ты, должно быть, не знаешь, что в советскую эпоху Кашевар жил во многом благодаря субсидиям из центра и из других частей СССР. Ежегодные трансферты в виде инвестиций и субсидий соответствовали половине национального дохода.
Ты, должно быть, уже не помнишь, что при советском разделении труда Кашевару отводилась роль поставщика сельскохозяйственной продукции и строительных материалов. Но сейчас наши фрукты ввозить невыгодно. А единственный мощный цементный завод прибран к рукам южным кланом, кирпичный завод с устаревшим оборудованием достался западному клану. Хлопчатобумажную фабрику отхватил все тот же южный клан, а шерстяной текстильный комбинат – северный. Страна трещит по швам.
После получения независимости бюджет Кашевара вынужденно постоянно нарушался, республика погрязла во внешних и внутренних долгах. Ты, должно быть, не в курсе, но дело дошло до того, что в конце прошлого года государственный долг составил три миллиарда долларов, и американский посол предположил, что страна стоит на пороге присоединения к программе Всемирного банка и Международного валютного фонда «Бедные страны, отягощенные долгами».
– Я и так кручусь, как могу, выворачивая свои конечности, как флюгер, под ветер, – вывернув, показал мне обветренные ладони эмир. – А недавно съездил на курорт в Альпы и договорился с австрийцами о строительстве завода керамической плитки и черепицы. Затем посетил Давосский форум. И был приглашен на Канары, на встречу лидеров-демократов. Я слыву среди западных держав гуманистом и самым демократичным азиатским лидером, и за это меня дружески похлопывают по плечу и подбадривают.
Ради чести быть приглашенным на Давос и Канары, – горько ухмыльнулся эмир, – я вынужден был встать на горные лыжи и научиться яхтингу. Я, рискуя жизнью, бросался с горы под откос, я ради страны переношу сумасшедшие морские качки.
Чего только не сделаешь ради любимого Кашевара и своего народа! – горько вздохнул эмир. – На какие
