поручения, как самому последнему рабу, и не роптать, а набираться сил и мужества для предстоящего рискованного шага в неизвестность. Одно лишь отличало Иисуса от рабов храма: он не только смиренно исполнял самую грязную работу, но вместе со жрецами свершал омовения и слушал священные гимны. И еще одно отличие: он не мог произнести ни одного слова, не мог издать ни одного звука — полное молчание.
Да, это было поистине истязание смирением, особенно тяжкое оттого, что Иисус уже пережил торжество Великого Посвящения и никак не мог ожидать подобного унижения.
В самые трудные моменты этого недельного унизительного испытания он успокаивал себя повторением пророчества Исайи: «Он истязуем был, но страдал добровольно, и не открывал уст своих; как овца, веден Он был на заклание, и, как агнец перед стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих».
Вот, наконец, испытание на самообладание и самодисциплину окончено. Пара неокоров, дождавшись полной темноты, повели Иисуса к двери в Святилище — Изида мягко отодвинулась, и они оказались в совершенно темном зале, весьма узком и длинном. Когда глаза немного привыкли к темноте, Иисус увидел, что зал будто бы был наполнен статуями, тела которых были людские, а головы зверей, птиц и гадов: львов, быков, орлов, соколов, змей — тут вдруг все это многоголовье хищников засветилось, и Иисусу показалось, что они вперили именно в него злобные взоры. К тому же в этом ужасном свете стали отчетливо видны зубы хищников, готовых накинуться на смельчака и растерзать его.
Иисус поежился, остановившись в нерешительности, но один из неокоров указал ему рукой путь вперед, и он повиновался.
Зал миновали в полном молчании и, нырнув в темный коридор, пошагали по нему тихо, без единого слова, без единого сколько-нибудь заметного шума.
Крутой поворот, и впереди — мягкий свет, возникающий, будто из небытия. И он действительно освещал пришельцев из царства тьмы: мумию, которая не лежала в саркофаге, а стояла, прислонившись к граниту, рядом же с ней — скелет человеческий. Между ними низкий и узкий лаз в кромешную мглу.
— Ты еще можешь вернуться, — громко произнес один из неокоров, и это было так неожиданно, что Иисус даже вздрогнул. — Изида не загородила еще выхода. Дальнейший путь уже безвозвратный.
— Я не отступлюсь.
Неокор зажег крохотный фонарик и, подав его Иисусу, пояснил:
— Частица бога Солнца тебе, решительному и храброму.
Оба сопровождающих развернулись и зашагали обратно, и Иисус вскоре услышал, как закрылась дверь в Святилище. Изида, как понял он, возвратилась на свое привычное место. Причем, возвратилась не бесшумно, как открывала вход, а со скрипом. Он будто скребнул по сердцу. Увы, поздно.
Встав на четвереньки, Иисус пополз в неведомую тьму. И вдруг будто пронзил все его тело громкий голос:
— Здесь погибают бездумные, кто восхотел не знаний, но власти.
Эхо, волна за волной, начало повторять эти слова. Иисус считал, не представляя даже, для чего он это делает: раз, два, три, четыре — семь раз повторило эхо грозное предупреждение, и он понял символичность услышанного — через семь сфер нужно пробиться душе, чтобы достичь бессмертия и оказаться в вечном блаженстве сферы эфира. Это он твердо усвоил еще у ессеев. Стало быть, и здесь ждет его наука праведности, которая поможет душе обрести бессмертие. Или… бесславно погибнуть. И телом, и душой. Чтобы вновь перевоплотиться. В кого? Не в тех ли чудищ, какие сверлили его в темном зале горящими злобой глазами?!
Не слишком вдохновляющая перспектива. Обратного пути, однако, уже нет. Об этом его предупреждали не единожды, а он твердил упрямо в ответ: «Я не отступлюсь!» Теперь и в самом деле не отступишься. Либо рай, либо — ад.
Лаз постепенно расширялся, но теперь он круто шел под уклон; и, хотя дно под коленями и локтями было неровным, опасность поскользить вперед неудержимо все возрастала.
Но вот, наконец, ровная поверхность. Более того, лаз расширился до величины грота. Можно распрямиться и, оглядевшись, определить, куда двигаться дальше.
«Что это?! Воронка? И куда? В бездну?!»
Но при свете тусклого фонарика Иисус все же разглядел железную лестницу, которая спускалась в зияющую бездонной чернотой пропасть. Что делать? Выход один — только вперед.
Осторожно он начал спуск по лестнице, проверяя ногой каждую ступеньку на прочность, и, лишь когда убеждался в ее надежности, твердо ставил ногу.
Ступенька за ступенькой, все глубже и глубже спускался он в колодец. Позже он узнает, что эта черная бесконечность — Колодец Истины, пока же этот спуск для него был в жуткое неизведанное.
И вот… екнуло сердце. Нога не нащупала очередной ступеньки. Значит, все! А что дальше?! В первую очередь он попытался с помощью фонарика определить, не близко ли дно, на которое можно было бы спрыгнуть, но бездонность ошеломила его.
Взяв себя в руки, Иисус начал размышлять, и сразу же родилась успокаивающая мысль: по ритуалу проникновения в святилище ему отведено какое-то время, ради испытания силы и храбрости, поэтому он постарался успокоиться и примоститься на ступенях так, чтобы как можно экономней расходовать свои силы.
Время, однако же, шло, и никаких признаков того, что к нему придут на помощь, не появлялось. К тому же фонарик начал тускнеть — Иисус встряхнул его, фитилек засветился ярче, но вскоре вновь потускнел.
Выходило, что масло рассчитано на определенное время, стало быть, есть выход из этого положения. Может, низ все же? Он еще раз вгляделся в черноту колодца, чтобы убедиться, возможно ли прыгнуть вниз, но и на сей раз понял, что он при первом поиске дна не ошибся, ибо колодец казался вовсе бездонным. Оттуда, если туда угодишь, действительно нет обратного хода, да и переломанные кости никто оттуда не станет вытаскивать.
Словно молотком по темечку стукнуло предупреждение иерофанта у закрытых еще дверей в Святилище: «Это — бездна, которая возвращает назад только сильных духом…» Потом Иисус узнает, что висел на лестнице в Колодце Истины и что это было самое страшное испытание для тех, кто желал познать Священную Истину Посвящения, а на дне этого колодца, поистине бездонного, покоятся кости многих десятков, а то и сотен слабых духом. Но об этом жрецы расскажут ему лишь тогда, когда окончательно примут его в свое братство, сейчас же он полностью был предоставлен самому себе: его жизнь висела на волоске, и не оборвется ли этот волосок, зависело только от него самого.
«Есть выход! Есть!» — внушал он самому себе и, влекомый этой упорной мыслью, приподнял тускнеющий фонарик, чтобы осветить стены слева и справа от лестницы. Слева — идеальная гладкость. Справа… Стоп! Свет вроде бы куда-то углубляется. Вытянул до предела руку с фонариком и — о! радость! Встрепенулось сердце в восторженном биении.
«Есть!»
И тут, словно кто-то подсказал ему: не спеши, будь осторожен. Иисус заставил себя подчиниться внутреннему голосу. Встряхнув фонарик, он еще раз осмотрел пробитый в скале лаз из колодца. Ступенька. Шершавая. Значит, не поскользнешься. Дальше, похоже, пол идет ровнее. Вот и поручень, за который можно ухватиться, чтобы перетянуть себя с лестницы. Чего же тогда медлить — хватайся за поручень и — вперед?..
Но что-то вновь придержало его прыть. Иисус, дотянувшись до поручня одной рукой, вторую не оторвал от лестницы, и это спасло его. Господь хранил его для славной кончины, а не для безвестного падения в бездну. Поручень оказался ловушкой для тех, кто, теряя разум при виде спасительного лаза, не поосторожничал: поручень не выдерживал веса тела, выдергивался из гранита, и торопыга летел вниз.
Пот выступил на лбу у Иисуса, понявшего, что случилось бы с ним, не прислушайся он к голосу извне, внутреннему голосу. Он еще раз встряхнул фонарик и увидел наконец именно то, что было нужно: почти незаметный штырь, торчавший в самой ступеньке почти у боковой стенки лаза. Оказалось, что и ухватиться за него не так уж неудобно.
Вот теперь — вперед!
