— И ядра тож.
— Великолепно…
— Отвратительно — единая тропа наверх, и та завалена и перекрыта пушкой.
— Считаете, пойдем на приступ?
Илья Петрович, чуть помедлив, выдрал из земли и вставил в рот травинку.
— А как иначе? Милиционеры говорят — он там.
— Кто, он — Шамиль?
— Угу.
— И сколько с ним мюридов?
— Не одна сотня.
— Да где ж они, позвольте, разместились?
— В ауле.
— Наверху — аул?
— И немалый. Отсюда кажется, что тесно, а на самом деле — гуляй, не хочу.
По лесной опушке, обходя костры, на коих драгуны жарили трофейное мясо, неторопливым шагом к офицерам приближался Евграф Аристархович. Лицо его, обыкновенно взволнованное, на сей раз выражало умиротворение, а, присмотреться лучше — и удовольствие.
— Любуемся пейзажем, господа? — спросил он, устраиваясь подле офицеров.
Алексей вежливо сдвинулся (будто на поляне было мало места).
— Обсуждаем тактику.
— Что ж, дело нужное, но, право, лишнее, — с загадочным видом сказал Евграф Аристархович и, вырвав из земли, зажал меж губ травинку.
— Отчего же? — приподнялся на локтях Туманов.
— Да оттого, что приступа не будет.
— Позвольте, как не будет?
— Вот так, не будет, да и все тут. Главнокомандующий сказал: «Солдатских душ губить не стану».
— Честь ему, конечно, и слава. Но мы уж ополчились к штурму. Не шутка ли — сам Шамиль угодил в капкан.
— Стоим в резерве, как и прежде, — упорно произнес полковник. — Ждем, чем окончатся переговоры.
— О сдаче?
— Разумеется, о сдаче, о чем, по-вашему, еще.
Илья Петрович подскочил.
— Досадно, черт! Мы столько дрались, столько претерпели. И что — стоим в резерве. Досадно, черт!
Евграф Аристархович мягко перекатил травинку из одного уголка рта в другой.
— Ах, молодость, ах дерзость. Успокойтесь, право. По мне, так все идет недурно. В иных полках отчаянные головы на скалы лезут. А к чему? Все станется само собой. Не вижу смысла.
Илья Петрович заинтересованно спросил:
— На скалы, говорите?
— Именно, на скалы. Я только что слыхал на совещании, как командиры доносили о своих порядках. «Охотники» готовят лестницы, веревки, меняют сапоги на поршни, что б лучше по каменьям лазать — геройствуют иначе.
— А мы? Мы тоже в силах.
— Мы кавалерия, нам должно быть при лошадях.
— Позвольте, как же наша двойственность?! Драгун, хоть пеша, хоть в седле — везде способен.
— Ну, хорошо, что вы хотите от меня?
— Дозвольте, тоже на гору, к мюридам.
— Обрывы неприступны — вам известно.
— Так точно-с. Если нет — сползем обратно.
Евграф Аристархович, вздохнув, поднялся на ноги.
— Ах, молодость. Да неужели ж так охота рисковать своею жизнью?
— Отнюдь. Поверите ли — даже страшно.
— Тогда зачем же?
— Как зачем — за славой.
— Вы славу любите?
— Не я, а он, — Туманов побряцал висевшим на боку палашом.
— Опять вы за свое, — махнул рукой полковник. — А, впрочем, поступайте, как сочтете.
Илья Петрович засиял улыбкой.
— Благодарю. Вы лучший командир из тех, что мне встречались. К тому ж, «кавказец», без сомненья.
Евграф Аристархович, наново отмахнувшись, удалился в свой шалаш, который выложил из пышных ветвей чинары расторопный Кондратий.
Подготовка к восхождению длилась до вечера. Прошка объезжал соседние полки, меняя веревки и лестницы на трофейное мясо. Илья Петрович, тем временем, набирал команду «охотников». Делал он это со свойственной ему смекалкой. Прежде объявил драгунам, что ночью отправляется в гору и никого с собой не берет: «Авантюра, — сказал он, — чрезвычайно рискованна и не есть приказ начальства. А вашими животами я рисковать не намерен». Первым тому воспротивился Трифон… И тотчас был зачислен. Следом изъявили желание приобщиться к делу два брата из уральской деревни. Они заверили, что скалы в их краях ничуть не хуже, и в детстве им-де приходилось карабкаться по ним, как обезьянам. Последний довод был немаловажен. Их тоже записали (не обезьян, конечно, — братьев). В течение последующего часа, когда Илья Петрович уж занимался подготовкой формы и оружья, к нему явились с соответственными просьбами еще две третьих эскадрона. Однако было выбрано лишь трое — отряд не следовало оставлять ущербным. Покончив с этим, он отозвал Алексея в сторонку.
— Принимай, брат, командование и смотри тут в оба.
— Вы, не смеетесь ли, Илья Петрович?!
— Ничуть. А как, позволь спросить, ты понимаешь дело? Уйдем на пару в горы, а эскадрон останется без головы?
— И даже слушать не желаю, и даже ведать не хочу. Не льститесь, право, меня в том разубедить.
— Да ты, брат, сам размысли — никак нельзя вдвоем.
— Скажите — часто ль я перечил?
— Сознаться, вовсе не припомню.
— Так вот, единожды — посмею. Вы — командир, вы и решайте, как лучше все устроить. Нельзя вдвоем — так оставайтесь сами, вам сподручней.
— Тьфу, воспитал себе в мороку, — беззлобно сплюнул Туманов. — Прошку, что ль, принудить? Разобидится ж, чертяка… Ну, да Бог с ним.
Когда выходили из лагеря, было темно, как у крота в желудке. И то бы, ладно. На сей раз, совершеннейшая ночь являлась сущим благом. Ан, нет. Едва приблизились к горе, на небе тотчас засияли звезды, и вспыхнула ярчайшая луна — чем не подлость?
— Черт подери, досадно, — обронил Илья Петрович. — Специально, что ль, зажглась, мюридам в подспорье?
— Хотя бы видно, что вокруг деревья, а то я уж два раза прикоснулся, — сказал Алексей, потирая ушибленный лоб. — Где наша цель?
— Вон тот завал, — указал пальцем вверх Туманов. — Он первый на тропе к аулу. Там вражеский пикет. А дальше — пушка.
— Мы к ней взойдем?
— Сперва хотя бы этот надо обезвредить.
