стенке; с другой стороны, он понимал: жаловаться глупо. Он никогда не знает, что еще есть в запасе у Прескотта, — но разве это такая уж трагедия?
Однако в мире лишений укрывательство ресурсов являлось самым тяжким преступлением.
«Да. Так оно и есть. Посмотрите на меня — что я сделал в Кузнецких Вратах? Я могу сделать это и сейчас. Когда речь идет о жизни и смерти, нельзя ничего прятать от сограждан».
По пути на улицу Хоффман прошел мимо Лоу и Риверы. Оставив шлемы на подоконнике, солдаты стояли в вестибюле и ели; при виде Хоффмана они, казалось, смутились. Прекрасно. Ни для кого не секрет, что Хоффман и Председатель не ладят между собой. Это даже неинтересно в качестве сплетни.
Он заставил себя сосредоточиться на неотложных делах: необходимости сооружения временных жилищ для гражданских, поддержании работоспособности флота. Нужно было также связаться с Берни. Она была его единственным другом, единственным человеком, который хотел и мог его выслушать. Она все разложит по полочкам. Она избавит его от чувства полной никчемности.
«Так что мне теперь делать с этим диском? И почему я, пережив две, нет, три войны, должен по- прежнему бегать к Берни и спрашивать, правильно я поступил или нет?»
Он решил пока не рассказывать Майклсону о диске — на всякий случай, чтобы не навлекать на капитана неприятности. У Майклсона хватало своих проблем. Он был вдобавок большим любителем интриг и обожал эти чертовы шпионские игры с Прескоттом. Интересно, а вдруг Прескотт попытается его завербовать?
Майклсон повел Хоффмана осматривать «Дальелл». Авианосец по-прежнему был полон воды, и команда — очень немногочисленная, в десятки раз меньше, чем нужно было, — из последних сил пыталась обнаружить течь.
— Спасти корабль или спасти запчасти? — печально произнес Майклсон, шагая по колено в воде. — Это разбивает мне сердце.
— Даже если у нас не будет для него топлива, все равно стоит его спасти — ради жилых помещений.
— Вид у тебя… как будто ты только что с поля боя, Виктор.
— Опять уходишь от разговора?
— Я тебя слишком хорошо знаю. У тебя шея красная. — Майклсон хитро подмигнул. — Дай догадаюсь. Прескотт? Я уверен, что не Треску.
Хоффман попытался найти приемлемый ответ. Если он сейчас солжет Майклсону, то их отношения рано или поздно дадут трещину.
— Ты очень проницателен, — сказал он. — Но о некоторых вещах лучше не знать. Чтобы иметь возможность отрицать под присягой и все такое прочее. Скажу просто, что, прежде чем рассказать тебе, мне нужно еще кое-что разузнать.
— Ты только не забывай, что он политик, Виктор. Они не такие, как мы, маленькие люди.
— А ты-то за что его так ненавидишь?
Майклсон, казалось, внезапно заинтересовался шлангом, свисавшим за борт.
— На самом деле и сам не знаю. Я не уверен, что так уж
Хоффман понимал, что Майклсон, как обычно, прав практически во всем. Замкнутость Треску раздражала гораздо меньше, чем таинственность Прескотта. Треску был инди, причем такой инди, на глазах у которого вся его нация практически исчезла с лица земли. Он, естественно, был не склонен выкладывать старым врагам всю свою подноготную. А вот когда кто-то в твоей собственной команде утаивает от тебя сведения буквально на каждом шагу — это совсем другое дело.
— Рад, что не у одного меня такие ощущения, — сказал Хоффман.
— Но кто сейчас в КОГ главный, Виктор?
— И что?
— Скорее всего, он боится. А напуганные политики обычно становятся очень ядовитыми на язык и ведут себя вызывающе. — Майклсон взобрался по трапу на верхнюю палубу и постучал пальцем по переборке, затем прислушался, как будто ожидая ответного стука. — Вот в чем вопрос: руководит ли он государством? Способен ли он руководить государством? А если нет, кто будет выбирать подходящего лидера? Единственный документ, регулирующий сейчас государственный строй Коалиции, — это Акт об обороне. Скоро люди снова начнут говорить о выборах.
— Если бы я решил, что он опасный подонок, я бы его просто пристрелил. Это был твой вопрос?
— Вижу, у тебя уже есть ответ.
Хоффман задумался, что же сказать дальше. Маргарет назвала бы это…
— Ты ведь обожаешь все эти дерьмовые интриги, правда?
Майклсон улыбнулся. Он мог сражаться с Прескоттом его же оружием. Хоффман не мог. Его охватило чувство одиночества и отчаяния; оно обычно не давало ему покоя, когда его тяготила тайна, от которой ему хотелось избавиться. Он едва не вытащил из кармана диск, чтобы показать Майклсону. Может, у старого моряка имелась даже какая-нибудь дешифровальная программа, которая справилась бы с ним.
Нет, это будет уже перебор, не надо торопиться. Времена нынче опасные. Он решил сначала переговорить с Берни.
— Я их не обожаю, — заговорил Майклсон. — Я просто принимаю тот факт, что это очередной боевой навык, необходимый для выживания.
— Ага, как же! — фыркнул Хоффман. — Лично я предпочитаю бензопилу.
ГЛАВА 19
Я не в силах помочь Кузнецким Вратам до тех пор, пока мы не очистим Кашкур от войск СНР. Перевал должен оставаться закрытым, но я не могу позволить себе потерять там еще хотя бы один вертолет. СНР предложил позволить нам эвакуировать гражданское население, если гарнизон тоже покинет базу. Это ловкий ход, но мне кажется, что население так или иначе ждет незавидная участь.
— Я думаю, вы должны сдаться, лейтенант, — сказал Касани. — Так дальше не может продолжаться.
В тот день в зале заседаний городского совета стояла страшная духота. Иногда чувство голода заставляло Хоффмана на время забыть о висевших над Анвегадом миазмах, но бывали дни, когда он просто не мог выносить эту вонь. Запах дыма от сжигаемого мусора и трупов почти приносил облегчение.
Хоффману повезло: он лишь отощал. И хотя он сочувствовал Касани и тысяче горожан, умерших от дизентерии, голода или просто обезумевших от отчаяния и перелезавших через стены, сдаваться он не собирался.
Для Кузнецких Врат миновала та точка, когда еще можно было прийти к компромиссу. Они заняли определенную позицию, и пересматривать ее сейчас было глупо. Решение Хоффмана удерживать крепость стоило многих жизней, и сделать вид, что все это было ошибкой, означало осквернить могилы погибших. Хоффман готов был умереть, но не открыть ворота крепости СНР.
